Изгнанник - Бенцони Жюльетта

. – Есть же на свете люди, которым всегда везет. Может быть, лучше дать ему умереть… Она бы меньше страдала!

– Ваш долг не судить, а лечить. Что касается Агнес, то я подумала, что она и Гийом могли бы быть счастливы, если бы более спокойно к этому отнеслись, но Агнес слишком требовательна, слишком беспощадна, слишком близко к сердцу принимает случайности бытия.

– Любовница мужа – вы называете это случайностью бытия?

– В этом случае – да… Я не слишком хорошо вас знаю, но вы тоже мужчина, как и все, поэтому подумайте, представьте себе на минуту: мало того, что он вновь встречает ее спустя более четверти века, еще более прекрасную, чем раньше, но к тому же она становится его родственницей, так как за это время вышла замуж за его двоюродного брата, и более того, она – англичанка. Англичанка! А он так любит Англию! Как же тут не отдаться всем сердцем этому глубокому чувству, которое и в воспоминаниях его не угасло, а тут вспыхнуло с новой силой…

– Я нахожу, что вы слишком снисходительны! Если бы у меня была такая жена, как у него, мне бы и в голову не пришло…

– Ах! Постойте. Совершенно очевидно, что вы не знаете мадам Тремэн! Сама Богиня Любви! И она обожает его!

– Будет ли она по-прежнему обожать его, когда он вернется к ней искалеченный? Его ноги в плачевном состоянии, но я не могу ничего сделать, пока он находится в бреду, во власти лихорадки.

– Что вы хотите этим сказать?

– Если он выживет, то, скорее всего, будет привязан к инвалидному креслу или, в лучшем случае, не сможет обходиться без костылей.

Мадемуазель Леусуа достала свои четки и поцеловала на них крестик:

– Пусть простит меня Бог! Это ужасно! Страшно подумать, что будет, если он выживет, а не умрет! Если может случиться так, как вы говорите, то дайте ему умереть. Лучше, пока не поздно, завернуть его в саван!

Всю долгую ночь потом она повторяла эти слова. Небольшое облегчение, которое наступило в его состоянии благодаря самоотверженной заботе и лечению, было поколеблено резким скачком температуры, против которого все они чувствовали себя бессильными что-либо сделать. Позабыв свое негодование, отчаявшийся Пьер Аннеброн только и думал теперь о том, как бы удержать эту жизнь, висевшую на волоске от смерти.

– Я ничего не понимаю! Ему должно становиться лучше… Или же он подхватил еще какую-нибудь заразу, пока торчал в этой клоаке, откуда его привезли…

Не думая больше об этом, он решил пустить кровь больному. Такой же красный, как и его волосы, накрытый простынями, которые он безуспешно старался сжать пальцами, Гийом был похож на рака, только что вынутого из кипящей воды. Он издавал теперь лишь нечленораздельные звуки, напоминающие душераздирающие хрипы во время агонии. В ужасе бедная старушка бросилась на колени рядом с его кроватью, зажав руками уши, чтобы не слышать этих стонов, разрывавших ей сердце. И вдруг наступила тишина, и больной начал покрываться бледностью прямо на глазах, оставаясь неподвижным.

– Это конец… – прошептал доктор, унося кювету, наполовину полную крови.

Тем не менее, когда утром запел петух, Гийом открыл глаза…

В поле своего зрения он увидел покрашенные серым цветом балки незнакомого потолка, на который пламя свечи, горевшей на столике сиделки, отбрасывало желтые тени. Гийом чувствовал опустошенность и ужасную слабость в своем теле. При этом ему казалось, будто он плавает в ванне с холодной водой, так сильно испарения и пот увлажнили его кожу. Но зато огонь уже не жег его грудь, ноющую от кашля. Он попытался повернуть голову, но это ему не удалось. Тогда, собрав все последние силы, Гийом простонал:

– Пить!.. Хочу пить!..

И тут же над ним склонилось лицо. И несмотря на то, что оно было залито слезами, он узнал старую Анн-Мари…

– Мой Гийом!.. Ты возвращаешься к нам?.. О, мой Бог, слава тебе!..

– Пить!.. – повторил больной, но она была так счастлива, что не услышала его, а выбежала из комнаты, громко призывая Аннеброна и рассказывая ему о происшедшем чуде. Но первой появилась Сидони в ночном чепце и рубашке, она-то и дала Гийому попить почти холодной уже настойки целебных трав из кувшинчика, который стоял рядом на столике у изголовья кровати. Минуту спустя весь дом буквально бурлил от деятельностной активности.

На кухне мадемуазель Пуэншеваль изо всех сил пыталась раздуть огонь в камине, где поленья и головешки были присыпаны пеплом. В то время как на втором этаже заменяют белье, рубашки, простыни, подушки и даже одеяла, промокшие насквозь от пота. В ноги ему положили грелку, его заставили проглотить хоть немного горячего куриного бульона, вокруг него суетились все, ища любую возможность вновь поставить его на ноги и помочь закрепиться на этом свете. Он, разумеется, позволял делать с собой что угодно, однако только гораздо позже понял, почему, ухаживая за ним, обе старые женщины не переставали лить слезы, словно из фонтана, в то время как доктор смеялся и бранился!