Рено, или Проклятие - Бенцони Жюльетта

Три корабля должны были плыть во главе флотилии – «Монжуа», «Королева» и «Демуазель», ярко раскрашенные от палубы до верхушек мачт, трепещущие разноцветными флагами. За ними следовали баржи со специальными воротами на корме, установленными, чтобы ценные скакуны, стойла которых были сооружены на палубе, могли быть выведены с барж на берег.

Король и его ближайшее окружение, общим числом около пятисот человек, под пение серебряных труб поднялись на корабль «Монжуа». В башне на корме были устроены покои для дам, со стенами, обтянутыми тканями, с шелковыми подушками, украшенными кистями, на полу. Рыцари, а вместе с ними и Рено, размещались на носу судна в куда более скромных помещениях. Если юноша какой-то миг и надеялся, что сможет приблизиться к Ее Величеству королеве, то очень скоро понял, что надеялся он напрасно. Но он мог ее видеть во время утренней мессы и еще днем, когда она поднималась на самый верх кормовой башни и стояла там под полотняным, с оранжевыми и красными полосами, навесом, защищавшим ее от знойного солнца. Как истинная дочь юга, Маргарита предпочитала светлые платья и покрывала, а еще чаще она одевалась в белое и в белом казалась еще прекраснее своему молчаливому обожателю, который любовался ею часами сквозь ресницы, делая вид, что дремлет, притулившись в уголке.

По вечерам обитателей корабля ожидало чудесное развлечение. После того как сестра Маргариты Беатриса вышла замуж за Карла Анжуйского, в свите королевы появилась удивительная сказительница, ее прислала ей мать, чтобы она заменила труверов, которых Бланка терпеть не могла. Благородная дама умела слагать поэмы, рассказывать сказки, а главное – замечательно пела, аккомпанируя себе на лютне, любимые Маргаритой песни на провансальском языке. Ее мягкий голос обладал чарующей нежностью, и все звуки на корабле стихали, все затаивали дыхание, как только при свете звезд певица садилась на подушку у ног королевы и проводила длинными тонкими пальцами по струнам лютни. Всем, кто ее слушал, казалось, что ее устами говорит сама любовь, и не одна слеза скатывалась по густым усам, хотя их обладатель-северянин не понимал южного наречия. Один король Людовик не подпал под обаяние чаровницы и вскоре и вовсе прекратил ее концерты, предложив рыцарям и воинам петь хором псалмы во славу Господа Иисуса Христа и Девы Марии, Богородицы. Голоса у воинов были не ангельские, и небесной гармонии достичь не удавалось, зато хор по сравнению с певицей выигрывал в мощи и громкости.

Вечером, когда поднялся сильный ветер и дамы удалились с палубы, а Робер д’Артуа вместе со своим другом Антуаном д’Авренкуром, напротив, устроились на носу, чтобы как следует насладиться живой силой стихии, Робер сказал:

– Я всегда знал, что Бог создал моего брата святым, но неужели он способен наслаждаться только нестройным пением монахов? Я готов был часами слушать пение дамы Эльвиры. И ее волшебный голос меня так волновал…

– Именно это и не понравилось королю, – отозвался Антуан д’Авренкур. – Он не хочет, чтобы мы размякали, и в этом случае ему нельзя отказать в прозорливости. Не будем забывать, что нам предстоит война во славу Господа! Женскому обольщению в ней места нет. И какое счастье, что дама Эльвира совсем не так хороша, как ее пение, а то мы все были бы в большой опасности.

– Если бы она была слишком хороша, думаю, что мой царственный брат сподвигся бы на то, чтобы… выбросить ее за борт во славу Господа! – смеясь, заключил Робер.

Сказать по чести, новая любимица Маргариты если не была красавицей, то не отличалась и уродством. Невысокого роста, крепкая, с резкими и скорее мужскими чертами лица и тонким красивым ртом, она привлекала взгляд большими черными глазами, которые отличались одной особенностью – они не отражали ни света, ни чувств. Матовые, как будто затуманенные, они словно бы ничего не видели. Волосы Эльвиры тоже были черные, она заплетала их в две толстых косы и закручивала над ушами, отчего лицо ее казалось шире. Одевалась она с большой скромностью и всегда только в темные платья, пряча фигуру, как прячут ее монашки, – так, что на виду оставались только лицо и руки. Если бы она не обладала голосом сирены, в ней не было бы ничего особенного и Маргарита не привязалась бы к ней так страстно, вызывая ревность других дам и, как ни странно, Рено. Дело было не в том, что он завидовал привязанности королевы к певице. Глядя на Эльвиру, он всегда вспоминал Санси де Синь. Да, она была некрасива, но при этом так привлекательна своей гордостью, мужеством и прямотой, своим насмешливым нравом и манерой держаться! В ее поведении уже угадывалась знатная дама, какой она должна была стать со временем. Рыцарь Рено не мог понять, как могла Маргарита отдать Эльвире то место, какое занимала в ее сердце «славная дурнушка», об участи которой он так ничего и не знал.