Лунное танго - Воронова Анна

Только не Джимка!

Динка вцепилась в край стола. Зачем он пришел ее мучить? Нарочно? Хочет посмеяться? Поржать? Она ж не бетонная, надо же понимать, что щенок – это ее самое слабое место, она не выдержит, размякнет…

– Джимка заболел, – сказал Никита за спиной. – Что делать, ума не приложу? Хотел вчера ветеринару позвонить, но ему вроде лучше стало. Решил с тобой посоветоваться. Школу прогулял, между прочим.

Динка молчала.

Молчала из последних сил.

Мир медленно проступал из тьмы. Она чувствовала каждый толчок сердца. Ей хотелось шагнуть прямо сквозь стекло, в белые хлопья, в седые космы поземки – и бежать, легко касаясь крыш и верхушек елей – выше и выше.

Как больно!

Все, что она могла, – молча просить, взывать, умолять: «Господи! Господи! Ты же есть! Ты же добрый? Сделай что-нибудь. Я больше не могу. Помоги!»

И тут Никита ее обнял. Вот так просто. Обнял за плечи.

От неожиданности она не сопротивлялась.

– Я ни черта не понимаю…

Он сказал это тихо и серьезно.

Динка мотнула головой, уставилась вниз. Внизу Джимка, обиженный, что его игнорируют, припал на передние лапы и стал хватать ее за ноги, изо всех сил стараясь прокусить джинсы. Он полагал, что, если Динка упадет на пол, ее наконец-то можно будет облизать.

– Отстань.

Щенок радостно тявкнул снизу, как бы обещая, что ни за что не отстанет, и вцепился в другую ногу.

– Что случилось, ну?

Она зажмурилась. Но все равно. Она чувствовала колючую шерсть его свитера, травяной запах одеколона, даже теплый воздух, который он выдыхал, – он был слишком близко, слишком.

Как так?! Почему? Почему… он…

Всхлипнув, она оттолкнула его сразу двумя руками.

– Арвв! – взвился Джимка, решив, что проклятые двуногие не берут его в игру, а он тоже умеет так весело толкаться лапами. Никита мгновенно поймал ее за локти, снова прижал к себе.

– Тише… так в чем дело?

Динка заревела.

Наконец-то. Железная рука, сжимавшая горло, отпустила ее.

Оттолкнувшись от притихшего Никиты, она побрела в ванну. Умылась, посидела немного на краю.

Неужели он ничего не знает? Но ведь с таким лицом не врут.

Никита ждал ее в комнате, у окна, спиной к ней – смотрел на площадь. Смотрел в метель, в белые хвосты, в завесу падающего снега, сквозь которую изредка прогладывали темные тени в тулупах и дубленках.

– Динка, так же нельзя, – сказал он, не оборачиваясь. – Я же тоже человек. Хотя бы объясни.

– Ты ему письмо показал?

– Какое письмо?

– Мое. Я дала тебе. На балу. Помнишь? За кулисами.

– Э-э-э… что-то было, – Никита развернулся.

– Ты его прочел, э-э-э?

– Нет. Оно куда-то потерялось. Я тебе не стал говорить. Решил, что там просто валентинка – может, выпала куда, дурдом ведь творился. Я хотел прочесть, очень. От тебя же. Но оно завалилось, исчезло. Я потом думал – со сценарием выронил, мы его туда-сюда таскали, трясли – мало ли.

Как-то сам собой ее взгляд упирался ему в губы. А губы у него были… вот бывает, смородина, подернутая сизой дымкой, спелая, чуть треснутая… вот такие. Ей даже показалось, что она чувствует легкий, неуловимый запах смородины.

Губы все шевелились, шевелились – Никита говорил, объяснял. А ей хотелось наклониться ближе к его губам… И в то же время хотелось рвануть прочь сломя голову. Ей казалось, она прекрасно знает, как вести себя с мальчишками. А тут – впервые – она совсем растерялась. Как будто в одно ухо кто-то шептал: «Беги!», а в другое: «Останься…»

Поколебавшись, она все-таки встала рядом, тоже уставилась на площадь. Никита сбился и замолчал. Плечо ее касалось его плеча, Динка, сердясь на себя, сделала полшага в сторону и стала вглядываться в падающий снег. А снег валил, заметал низенькие бараки напротив, мягко стучал в окно, раскачивал лес. Ей показалось, что внутри пурги бегут, стелясь над землей, белые волки. Бегут друг за другом, вытягиваясь во всю длину, легко касаясь мощными лапами верхушек деревьев. Снег струится между ними, снег подхватывает их, и снежные крылья вырастают у них за спинами. И один из них, вожак, вдруг поворачивается в прыжке и мгновение смотрит на нее. У него серые глаза, серые, с огромными черными зрачками…

Неугомонный Джимка подкрался сзади, вскинул лапы. До подоконника он еще не доставал, поэтому просто чувствительно прихватил ее зубами за руку.

– У него нос сухой! – Динка наконец присела. Джимка немедля затанцевал, не давая себя разглядеть, тявкая от переизбытка чувств и норовя с ходу заскочить на колени. Он хотел лизнуть ее в щеку, непременно в прыжке, пролетая мимо. Из-за этого у него получалось только в ухо.

– Тише ты, задрыга! – притворно прикрикнула Динка.

– Я его подержу. – Никита сел рядом, повалил щенка на пол и принялся чесать пузо. Тот, счастливый, развалился поудобней.

– И, правда, сухой и соленый, видишь белые разводы? Кашлял?

– Вроде нет.

– Ел?

– Не так много, как обычно, но ел.

– Похоже на простуду. Но все равно к врачу надо. Прививки у него сделаны, раз ест – значит, более-менее… хотя температура у него есть. Можем прямо сейчас в клинику сгонять.

– Сначала скажи про письмо.

Динка уставилась вниз, изучать собственные тапочки. Помпончик вон погрызенный, нехорошо… Никита протянул руку и чуть потряс ее за плечо.

– Я тут тоже есть, эй.

Какой нахал, а? Вот как его игнорировать?

– Не, ну просто… просто письмо.

– А почему тогда ты со мной не хотела разговаривать?

– Да так, ерунда. Забей. Главное – я все поняла. Толик… хотя, нет, подожди. Они переодевались в другом классе, у них же танцевалка. Кто же тогда? Кто-то ему… Ладно. Давай сейчас к ветеринару. Такси вызовешь?

Никита, который все это время чесал пузо Джимке, выпрямился, как ей показалось, с некоторым сожалением.

– Вызову, там буран, – кивнул он. – Полтинник у меня есть.

В клинике щенок присмирел. Сунул морду Никите под мышку и затрясся крупной дрожью. Испугался.

Посетителей не было, поэтому они некоторое время блуждали по темному коридору, заглядывая во все двери. Пока не набрели на ту, за которой обнаружили стол и доктора.

– Заходите, – поднял голову от бумаг щуплый дядечка в очках.

Джимка заскулил и замахал лапами, давая понять, что заходить нельзя ни в коем случае, что там не доктор засел, а пожиратель щенячьих душ. Жаба в белом халате. Лохнесское чудовище.

Его не послушались. Никита поставил приседающего от ужаса щенка на смотровой столик. Тот немедля попытался геройски сброситься вниз, потом страшно завизжал на врача. Особенно загрустил после того, как у него огромной иглой взяли кровь на анализы. Доктор послушал легкие, пожал плечами, вколол на месте витамины, прописал таблетки и сообщил, что волноваться не надо. Главное, что прививки от бешенства и чумки сделаны. А там видно будет.

– Но анализы обязательно заберите, через два дня. Посмотрим, вдруг воспаление. Хотя не думаю. Упитанный зверь, упитанный. Прививки были. Витаминчики, вот.

Джимка с большим удовольствием перекочевал Никите за пазуху, прижал уши, скорчил жалобную мордашку. Мол, такие страдания нормальная собака спокойно перенести не может. И поэтому, компенсируя, надо немедля бедному щеночку купить косточку, а потом позволить сжевать хотя бы пять-шесть этих вонючих тряпочек, которые люди носят на нижних лапах и называют «моиноски». Понял, хозяин?

– Давай обратно пешком, вроде стихло, а гулять ему разрешили.

Но гулял Джимка недолго. Снег хлестал в морду, залеплял глаза. Так что минут через пятнадцать он попросился обратно в уютное передвижное логово у хозяина за пазухой.

Динка опустила капюшон по самые брови. Возле площади Никита вдруг потянул ее в сторону.

– Чего? – крикнула она, ветер не давал нормально разговаривать, срывал слова и уносил их прямо с губ.

– Пошли покачаемся!

– Чего, не слышу?!

– Покачаемся, говорю! Тут карусель прикольная. Не боись!

Динка растерянно свернула за ним. Никита нащупал извилистую тропку между сугробов, уже почти скрытую свежими заносами. Идти по ней было трудно, они то и дело проваливались по колено. Перед собой Динка видела только его спину. Никита свернул под прикрытие огромных завалов, которые грейдер стаскивал сюда всю зиму. Среди этих снеговых гор в заметенной ложбинке пряталась маленькая круглая карусель, обыкновенная, какую ставят на детских площадках для малышей. Несколько белых холмиков, выстроившихся в круг, среди которых кое-где проглядывал разноцветный пластик сидений.

– Садись, прокачу. Ты любишь качели? Я очень.

– Я тоже! – на всякий случай погромче крикнула Динка.

Никита сгреб снег с сиденья, подождал, пока она устроится, и, проваливаясь, попытался разогнать карусель. Как ни странно, она охотно сдвинулась с места. Никита сильно оттолкнулся и запрыгнул на ходу.

– Поехали!

Динка летела сквозь снег, жмурясь, прячась в воротник. Когда карусель разворачивалась к мэрии, ветер с Ладоги швырял снеговую пыль в лицо, метель крутила хвостом и радостно завывала: ууу, уююю! Потом выплывал лес, они поворачивались к ветру спиной, наступало затишье, и можно было успеть сказать пару слов.