Солнечный зайчик - Тиммон Джулия

Я медленно поворачиваюсь и смотрю на Пушика. Живой! И больше не мечется. Подавлен и печален, но это, должно быть, пройдет…

Последний раз всхлипываю – так получается само собой, я не умышленно, честное слово! Грегори осторожно отводит в сторону руку с переноской, а второй впервые за все эти дни берет меня за плечо и прижимает к груди.

– Все хорошо, – шепчет мне на ухо. – Бояться больше нечего.

Интересно, испытывали ли вы хоть раз в жизни те чувства, что пережила в эти минуты я? Столь надежно, спокойно и радостно мне, наверное, не бывало никогда прежде, даже в детстве. На груди Грегори захотелось остаться навеки, и меня охватила уверенность в том, что, если он будет рядом, можно смело глядеть в глаза любой опасности – она поиграет с тобой и непременно отступит.

Глубоко вздыхаю, только теперь обращая внимание на исходящее от Грегори пропахшее одеколоном тепло и ощущая движение внизу живота, и в растерянности и испуге отстраняюсь. Он улыбается. Почему? Потому что я смешно выгляжу? Или догадывается о моих чувствах? Или просто хочет меня подбодрить?

Грегори смотрит на Пушика. Тот, все так же нахохлившись, спокойно сидит на месте.

– Надо зайти в аптеку, – говорит Грегори. – Это здесь же, в этом же здании, только вход другой. Купим кое-что из лекарств – и домой.

Киваю и ловлю себя на том, что мне почти не стыдно быть перед Грегори зареванной. Удивительно. Я, хоть и не из тех, кто без косметики не показывается на глаза посторонним, никогда не появляюсь в обществе непричесанной, неопрятной. Я такой вообще почти не бываю. Словом, мне отнюдь не все равно, как я выгляжу, но сейчас не до внешней красоты, и потом… теперь, после того что случилось, нас с Грегори будто связывает нечто большее, чем просто любование симпатичной наружностью, здоровым блеском глаз.

В глубокой задумчивости выхожу вслед за ним в теплые майские сумерки.

– Если хочешь, подыши свежим воздухом, – говорит он. – И Пуша подержи.

Медленно идем с Пушиком к машине. У меня в голове стая мыслей. Одна так и норовит отпихнуть и опередить другую, и от этой безумной толкотни подумать о чем-то одном пока не выходит. Грегори не задерживается – через несколько минут появляется с большущим пакетом в руке.

– Что это? – в изумлении спрашиваю я. – Столько лекарств?

Улыбается.

– Нет, конечно. Лекарства на самом дне. Остальное разные штучки – подарки выздоравливающему.

Мое сердце снова замирает от благодарности. Садимся в машину и едем назад, на ферму, останавливаемся еще лишь раз – возле супермаркета, куда Грегори снова идет один и откуда возвращается с двумя пакетами, полными продуктов. О том, не нужно ли заглянуть домой в родном городке, не задумывается ни он, ни я. Сейчас наш дом у Сэмюеля, и тянет нас почему-то только туда.

Мысли, которые у ветлечебницы толпись в моей голове пестрой массой, теперь выстроились в очередь, и я задумываюсь над одной, потом над следующей.

Как бы вел себя, окажись он на месте Грегори, Нейл? – возникает вопрос. Тоже распереживался бы и сделал все возможное, чтобы спасти Пуша? Нет. Нет и еще раз нет. Нейл вроде бы любил животных, во всяком случае так утверждал сам, и мог не без удовольствия посмотреть фильм о дикой природе или даже послушать рассказы о домашних любимцах. Но сам предпочитал не прикасаться ни к собакам, ни к кошкам, потому что боялся подхватить какую-нибудь заразу, и брезгливо морщился, когда их гладила я. Даже если то были мои собственные животные, точнее моих родителей.

– Потом этой же рукой возьмешь за руку меня, – говорил он полушутливым голосом, но я чувствовала, что эта шутливость лишь уловка, чтобы я не обиделась.

Однажды он вернулся домой и долго возмущался, рассказывая, что сестра его приятеля весь день ревела над сдыхающим хомяком, вызывала на дом врача, заплатила сумасшедшие деньги, а когда хомяк умер, положила его в коробочку и похоронила, будто человека.

– Удивительно, что не вызвала священника и не устроила отпевание, – распространялся он, все пожимая плечами. – Так над людьми не плачут, ей-богу, а тут мышь!

Я пыталась возражать.

– Но ведь она заботилась о нем, была к нему привязана, воспитывала его. Более того – любила. И он ее любил, они дарили друг другу тепло…

Нейл засмеялся.

– Ну какое от мыши тепло? Только вонь! И лишние хлопоты.

Вспоминается и то, как одобрительно он кивал, когда другой его приятель сдал больную кошку на усыпление, не потрудившись выяснить, что с ней, не говоря уже о лечении. Может, ей бы еще жить и жить.