Солнечный зайчик - Тиммон Джулия

Входим во двор. Из мастерской выглядывает Сэмюель. Приветливо машет нам рукой и улыбается своей отечески доброй улыбкой. Я осознаю, что недостойна этих проявлений сердечности, из-за этого едва заставляю себя улыбнуться в ответ. По лицу Сэмюеля проходит тень. Наверное, замечает, что я заплаканная, а Грегори мрачнее тучи.

– Что-то случилось, ребята?

– Да, – отвечает Грегори, останавливаясь посреди двора и деловито подбочениваясь. – Но ничего смертельного, не волнуйся. Просто Кимберли срочно вызывают по делам. Позвонили. Она сегодня же уедет.

– Серьезно? – спрашивает Сэмюель, неподдельно огорчаясь. – Как жаль! А я-то думал, что еще целую неделю будем все вместе. Радовался…

Я смотрю на Грегори с приоткрытым ртом. Он явно настроен решительно и не желает ничего слушать. А мне очень нужно в последний раз с ним побеседовать. В моем сердце столько невысказанного, что кажется, если не выпустишь наружу хотя бы часть, груз предназначенных для него одного чувств разорвет грудь.

– Может, отложить до завтра?… – несмело спрашиваю я. – А вечером еще поговорили бы. Я должна…

Грегори становится к Сэмюелю спиной и произносит так тихо, чтобы тот не слышал:

– Нам больше не о чем разговаривать. Я сейчас же закажу грузовик и такси. Попрошу, чтобы приехали с грузчиками. Они внесут клетку.

10

Я дома целую неделю. В съемной квартирке – некогда вполне уютной и удобной, а теперь тесной и устрашающе пустой. Опустела вся моя жизнь, но самая жуткая пустота внутри. Ее не заполнить ничем, душе подавай единственное – Грегори. А он наверняка всеми силами старается вычеркнуть меня из памяти. Может, уже вычеркнул. Нелегко свыкнуться с мыслью, что на твои чувства не могут ответить; забыть же того, кто никогда не был достоин любви и лишь казался желанным, наверное, куда проще.

Чтобы не задохнуться своим горем, я хотела уже в понедельник выйти на работу, но, проснувшись утром, почувствовала себя живым мертвецом. Глаза открывались, руки-ноги двигались, но не хотелось в буквальном смысле ничего. А меньше всего на свете – возвращаться в прежнее общество, где за улыбочками кроется злорадство, а «товарищи» так и ждут, что ты оступишься и получишь меньший, чем они, кусок пирога. Где начальство вечно не в духе, хоть питается и отдыхает намного лучше нашего, а большинство несчастных клиентов-безработных понятия не имеют, к чему у них лежит душа и лежит ли вообще к чему-либо, но с отрепетированной уверенностью заявляют: хочу быть продавцом-консультантом. Или там библиотекарем.

Словом, после общения с Грегори, Сэмюелем и природой я совершенно утратила вкус к прежней жизни. Былые развлечения, как надоевшие, изломанные детские игрушки, теперь не влекут и не сулят спасения. К чему ходить по магазинам и покупать новые вещи? Во-первых, в них не перед кем красоваться. Во-вторых, как только об этом подумаю, в голове сразу скрежещет: красивыми тряпками не скроешь прогнившую суть. Телевизор пыталась включать десятки раз, но даже мои самые любимые передачи о путешествиях идут, будто без звука – я не слышу ни слова.

Все мои нынешние мысли о любви, столь странным образом мне дарованной и по моей собственной вине навек ушедшей. Что мне делать с этим чувством? Пока не знаю. Надеюсь, что со временем оно хоть немного угаснет и позволит худо-бедно жить дальше. Убить его в себе я не смогу – в этом даже не сомневаюсь. Буду сосуществовать с ним, страдать, жалеть о совершенных ошибках. Любоваться на подарок Грегори – милого эльфеныша. И вспоминать единственную ночь любви. Она настолько жива в памяти, что можно закрыть глаза – и ты снова там. Порой мне кажется, что я отчетливо слышу дыхание Грегори и стук его сердца, чувствую его запах и прикосновения рук к своей горячей коже…

Что ж, этого достаточно. Хорошо, что есть хотя бы воспоминания. Мой роман – в них, а они никогда не уйдут, стало быть, не умрет и любовная история. Скажете, это ненормально? А что нормальнее? Притвориться, будто чувств нет? Найти кого-то другого и снова лгать? Нет уж. По сути, я и не собиралась ни с кем сходиться. Думала, лучше одной. Только представить не могла, что компаньонкой моему одиночеству станет несчастная любовь…

Генри заглянул ко мне сразу после того, как, вернувшись, я ему позвонила. Разумеется, спросил, почему приехала раньше. Я сказала, что с тем парнем у нас все кончено, что дороги назад нет и что говорить об этом мне до невозможности тяжко. Он все прекрасно понял. Настолько прекрасно, что сам съездил к маме и попросил пока меня не беспокоить.