Рейс от разлуки до любви - Нортон Хельга

Судя по надписи на дорожном знаке, местечко называлось «Волна». Ниже для наглядности красовался огромный бетонный надолб, символизирующий волну – а может, серфингиста на доске. Вспомнив, что со вчерашнего вечера он ничего не ел, Дерек медленно поехал по главной улице, отыскивая какую-нибудь забегаловку, пока не нашел «Акацию».

Воскресным утром в зале закусочной было довольно мало посетителей. Как раз то, что ему нужно. События предыдущей ночи настолько выбили его из колеи, что его вовсе не тянуло раствориться в толпе. Мир и покой. Вот почему он выбрал не самую оживленную трассу.

А еще потому, что не в силах изгнать из головы образ бледного лица Трейси.

– Выбрали, что будете заказывать? – спросила официантка.

Дерек даже не потрудился раскрыть меню.

– Омлет, сосиски, овощное рагу, пару тостов.

– Может, апельсиновый сок?

– Конечно. Скажите, у вас газеты есть?

– Автомат с газетами за дверью.

Набрав в кармане горсть мелочи, он купил воскресный выпуск «Трибюн».

Вернувшись за столик, он стал листать газету. Против обыкновения начал с раздела новостей. И тут в глаза ему бросился снимок. Он оторопел, увидев изгиб ее полных губ, пышные пепельные волосы. Однако волосы были длиннее, чем сейчас, да и само лицо выглядело моложе, куда моложе. Трейси на фото улыбалась своему отцу. Как будто их сфотографировали в Канне или еще на каком-то кинофестивале. Фон довольно светлый, однако ничто не способно затмить ее лучезарную улыбку. Улыбка свидетельствовала о полном счастье. Трейси боготворила отца. Нетрудно понять почему. Дерек вспомнил, как сам часто беседовал с Сирилом Хьюиттом о кино, об искусстве и о жизни. Знаменитый телеведущий жил со вкусом, умел радоваться жизни, но вместе с тем был страстно предан своей семье и работе. Видимо, когда уходит такой человек, как Хьюитт, после него остается огромная пустота, которую нечем заполнить.

«Сирил Хьюитт в воспоминаниях друзей и родных», – гласил заголовок.

Дерек вдруг все понял и похолодел.

Когда вчера Трейси сказала, что съемка не состоится, так как ей нужно быть на семейном мероприятии, речь шла не о свадьбе или вечеринке. Сегодня годовщина смерти ее отца.

Дерек Килмартин почувствовал себя последним подонком.

В сумерках стрекотали цикады. Над головой в небе зажглись первые звезды – видимо, самые крупные и яркие, раз они сумели пробиться сквозь море огней вечернего Сиднея. Он дождался темноты. Наверное, Трейси уже вернулась домой. Он поедет к ней, потому что так велит ему совесть и чувство справедливости. Он поедет, чтобы отдать дань памяти и уважения.

Он постучал в парадную дверь. Никто не ответил. Может, никого нет дома. В окнах второго этажа горит свет. И слышна тихая музыка Чарли Паркера. Может, свет горит у ее соседки? Во всяком случае, попытаться стоит. Через несколько дней они вылетают в Голландию, но он не может вернуться к работе, не выяснив отношения.

Необходимо расставить все точки над «i».

Он обошел дом с тыла. Было тихо, лишь шелестела листва эвкалиптов. Мелкие насекомые и прочие ночные создания то возникали, то исчезали, не подозревая о его присутствии.

Внезапно ночную тишину прервал резкий металлический лязг. Завернув за угол террасы, Дерек увидел старомодную качалку. Такая же стояла на террасе дома его дяди Неда. На качалке сидела Трейси с бутылкой пива в руке и слушала завораживающие звуки саксофона Паркера.

Он стоял и просто любовался ею, пока не заметил, что лицо у нее в слезах.

– Зачем ты здесь? – Голос был тихий, хриплый. Она поднесла бутылку к губам и отпила большой глоток.

Он сделал шаг вперед и положил руку на перила.

– Хотел посмотреть, как ты. И извиниться.

Она ничего не ответила.

– Наверное, я пришел не вовремя. Сейчас уйду, поговорим завтра.

– Не уходи! – В голосе Трейси не слышалось ни резкости, ни насмешки. Она подняла на него глаза – глубокие озера одиночества и отчаяния.

Он поднялся на террасу и встал рядом с ней.

– Пива хочешь? – Она вяло помахала бутылкой.

Дерек понял, что Трейси уже успела как следует выпить. Когда она снова потянулась к бутылке, он решительно перехватил ее руку. Пальцы у нее были холодными, и он крепко сжал их, чтобы согреть. Она дрожит, понял он, хотя вечер теплый. Она дрожит не от холода.

– Должно быть, нелегко тебе пришлось.

– Да, как всегда. – У нее сел голос, и она подняла лицо к небу. – Мне все время казалось, что со временем будет легче, понимаешь? Что постепенно боль уйдет и, может быть, в один прекрасный день останется лишь светлая печаль. – Она судорожно вздохнула. – Но легче почему-то не становится.