Замуж за давнего друга - Тиммон Джулия

Герберт долго молчал. Потом медленно убрал от лица руки и поднял на подругу глаза. Она увидела в них столько безысходности и тоски, что на миг обмерла.

– Спасибо тебе, Деб, – хрипловато пробормотал он. – Ты все правильно говоришь… Может, Фиона и недостойный человек, но, видишь ли… Она наделена чем-то таким, что как будто оправдывает каждую ее дерзость, любой фортель.

Дебора в изумлении шевельнула бровью и невольно поправила темные волосы, не подозревая, что в свете заходящего солнца блестят они просто волшебно.

– Ты опять о ее красоте? – тихо спросила она, на мгновение охваченная желанием очутиться на месте восхитительной Фионы, и тут же прогнала дикую мысль прочь.

Герберт тяжко вздохнул.

– О красоте? Пожалуй, да. Впрочем… – Он встал со скамьи, не в силах сидеть на одном месте, и стал расхаживать взад и вперед по посыпанной гравием дорожке. – Речь не только о красоте физической. Когда смотришь на Фиону, кажется, что далеко не только ее удивительные золотистые волосы, безупречно чистая белая кожа, ярко-синие глаза и пухлые губы созданы для всеобщего восторга. В ней прелестно все: то, как она двигается, улыбается, ходит, даже, скажем, берет со стола чашку с кофе или сидит за компьютером.

Интересно, как сижу за компьютером я, горько усмехаясь про себя, подумала Дебора. Уж конечно, не так, как Фиона. И чашку я беру, и хожу и улыбаюсь, наверно, более чем заурядно, во всяком случае, по мнению Герберта. Как жаль. Но тут уж ничего не попишешь…

Ей вспомнилось, как, освободившись сегодня перед обедом, она невольно погрузилась в мечты. Как представила себе, что однажды Герберт поймет: более преданной и понимающей подруги ему не найти. И обнаружит вдруг, что ее давно знакомые глаза, глаза Деборы, красивее других, даже Фиониных… В воображении она побывала на их с Гербертом свадьбе – отчетливо увидела сияющее лицо каждого родственника, друга. Потом переехала в огромный особняк мужа и стала регулярно брать у мамы уроки домоводства… Очнулась, когда ощутила себя новоиспеченной мамой, а в глазах Герберта заметила слезы благодарности… И вспомнила, что любимый ни разу в жизни не смотрел на нее, как на женщину.

– Понимаешь, эта девушка создана для слепого поклонения, – ни на минуту не умолкая, продолжал говорить Герберт. – Нравится мне это или нет, я схожу по ней с ума и ничего не могу с собой поделать. Я сам все время удивляюсь: неужели это происходит со мной – свободолюбивым, бесстрашным. Теперь я много чего боюсь: что она холодно со мной поздоровается, что на приглашение куда-нибудь сходить опять ответит отказом. Даже того, что не посмотрит на меня, не улыбнется – я всего боюсь. Скажешь, это глупо, достойно порицания? Решишь, я совсем пропаду? И, наверно, будешь права. Но я как заколдованный и отделаться от этих чар, по-моему, тоже боюсь. – Он остановился посреди дорожки и, засунув руки в карманы джинсов, понурил голову.

Дебора смотрела на него и думала о том, насколько неразумно и бессмысленно устроен мир. Она, неизвестно зачем и по чьей воле, любила друга детства. Он бредил совсем другой девушкой, а та играла всеми, очевидно еще не зная, что такое любовь, или будучи на нее вовсе неспособной.

– Это как у Диккенса, – пробормотал Герберт. – Помнишь, в «Больших надеждах»? «Но как мог я… избежать той удивительной непоследовательности, от которой не свободны и лучшие и умнейшие из мужчин?».

Дебора напрягла память. Множество диккенсовских книг она прочла, еще учась в школе, – у Оурэев ими была заставлена целая полка, и оба родителя Герберта, давно поняв, что юная соседка весьма любознательна и аккуратна, позволяли ей брать книги даже без спроса.

– «Большие надежды»? – переспросила Дебора. – Я давно их читала, помню сюжет в общих чертах. Точно не воспроизведу ни одной фразы.

– И я бы не воспроизвел, – ответил Герберт, возвращаясь на место. – Но на днях вдруг вспомнил, что там главный герой влюбляется вроде меня в бессердечную красавицу… Взял книгу, полистал. Увидел эти строки.

Дебора кивнула.

– А, вспоминаю. Его звали, по-моему, Пип, девушку Эстелла. Ее удочерила старуха с разбитым сердцем, которая всю жизнь с того самого дня, когда не состоялась ее свадьба, не снимала подвенечный наряд, верно?

Герберт кивнул.

– Насколько я помню, старуха специально воспитала Эстелу такой, – задумчиво произнесла Дебора. – Может… – Она взглянула на Герберта и увидела, что он смотрит на нее с напряженным вниманием, будто догадался, какая ей пришла мысль, и хочет убедиться, что не ошибается. – Может, и Фиона не виновата? – продолжила Дебора. – Может, ее тоже в свое время захвалили, приучили с малолетства держаться с кем бы то ни было высокомерно, ни во что никого не ставить?