Лунное танго - Воронова Анна

– Мда… – Динка смахнула льдинки с лица. – Уж лучше бы этот маленький гоблин сразу катался на бензопиле.

– Да ладно, ерунда, – Толик первым соскользнул вниз и удачно приземлился на пятую точку. – Давай руку!

– А других развлечений тут нет? Ну там… туристические маршруты сквозь тайгу наперегонки с лосями? Или ныряние в прорубь с холодильником на шее? Или соревнование – кто первый пожмет лапу спящему медведю?

– Прорубь есть, – кивнул Толик. – После бани – милое дело. Народ купается, могу показать. И медведя неподалеку видели, шатуна. Ладно, вру, медведей в городе нет, его в Кителях видели, в поселке поблизости. Газета писала. А вот весной волчья стая прямо на наш берег приходит.

– А-а, то есть население не скучает.

– А то. Мы тоже медведю лапу пожмем, если встретим.

Динка наконец решилась сползти вниз. Толик почти успел ее подхватить. По крайней мере, помог встать и отряхнуться.

– А теперь – вперед! Как говорил первый космонавт: «Поехали!»

– Хорошо ему было, космонавту, он в ракете в гордом одиночестве стартовал. Никто плечами не толкался…

В Улан-Баторе из-за того, что снега не было, никаких зимних развлечений тоже не имелось – ни коньков, ни санок, ни лыж. И Динка здорово подзабыла, каково это – стоять на коньках. Ноги не слушались, разъезжались, а еще кто-то все время загораживал путь.

– Это каток для камикадзе. – Динка увернулась от высокого парня с клюшкой. – Что ж они все ездят-то, и все на меняаааа!

Она всем телом приложилась к забору, а сверху за шиворот тут же бухнулась кастрюлька снега.

– Привыкнешь, тут весело! Я тебя научу, – резко, с поворотом, затормозил рядом Толик. Схватил за руку и потащил за собой, набирая скорость. Мелькали лица, стены, клюшки, сугробы… Динка верещала: «Пусти-и!» – и летела по кругу, а Толик лавировал между хоккеистами и шустрыми детишками. Когда за ними погнался мальчик с саночками, Динка уже не могла ни визжать, ни хохотать. Они сделали последний круг, оторвались от адского создания и впечатались в мягкую снежную гору на месте калитки.

– Здорово! – признала Динка. – Хотя этот вампиреныш на саночках – настоящий маньяк.

– Наверное, из тех мальчиков, про которых стишки пишут, ну, знаешь: маленький мальчик нашел пулемет…

– Ага. Только тут получается: маленький мальчик санки нашел…

– Кто-то домой безголовым пришел. Или так: мальчик на санках крошил всех в лапшу…

– Встречу без санок, тогда придушу, – подхватила Динка.

– Надо же что-то с этим делать, – подмигнул Толик. – Я сейчас.

– Да ладно, не надо, куда ты?

Но тот уже крутанулся на коньках, запетлял по льду, высматривая «вампиреныша», а через пару минут мимо Динки проехал живой поезд. Толик впереди, запряженный в санки, сверху – гурьба мальчишек, сзади – цепочка малявок на коньках. Народ расступался, и даже хоккеисты уважительно съезжали с дороги.

Сделав круг, Толик разогнался, резко свернул, и санки врезались в мягкую кучу снега у хоккейных ворот. Куча-мала рассыпалась со счастливым визгом.

Толик картинно затормозил рядом с Динкой, она засмеялась. Вроде пустяк – развлек малышню, – а отчего-то стало хорошо и весело. Они влезли наверх, помогая друг другу. Переобулись, Толик запихал коньки в рюкзак. В сумерках мягко кружился снег. Лязгал вдалеке завод. Возле площади перемигивались сиреневые и оранжевые фонари. Динка остановилась на границе тени и света, задрав голову вверх.

– Смотри, снег… как будто белые бабочки с неба летят. Целая стая снежных бабочек. Я от снега отвыкла, в Монголии дубак, но без снега, а он такой красивый, оказывается. Какие тени – розовые, сиреневые…

Толик придвинулся ближе, подхватил:

– Это еще что, вот когда вьюга – с неба не просто бабочки, настоящие белые птицы летят. А в феврале, если заметет, то и снежные бомбы.

Он наклонился, обнял ее за плечи, притянул к себе…

– Не надо, перестань! – отстранилась Динка.

– Но ты мне нравишься! Хочу, чтобы ты была моей девчонкой. Девушкой в снежных бабочках…

Динка улыбнулась с холодком:

– А в снежных бегемотах не хочешь? Ты меня видел всего два раза, с какой стати?

– А вдруг… любовь с первого взгляда?

– Да ну? А со второго не хочешь? – она вдруг ощетинилась. – Бабушке своей лапшу вешай. А что такое любовь, ты знаешь? Ты ее чувствовал когда-нибудь, любовь? Ты ее видел? Слышал? Думаешь, если я с тобой пошла на каток, то меня лапать сразу можно? Тьфу, придурок!

Она сама не понимала, что с ней.

Хотелось плакать.

Хотелось толкнуть Толика изо всех сил, убежать, заорать.

Может быть, потому, что никто никогда не любил ее по-настоящему, никто никогда. И нет в мире никакой любви. А Толику просто хотелось потискать ее, вот и все. Вдруг прокатит на свежачка?

Она свирепо развернулась и быстро пошла к дому.

– Динка, подожди! – Толик рванул следом. – Я правда дурак, извини! Но ты ж симпатичная! Ты мне сразу понравилась…

Динка молча накинула капюшон, чтобы он не заглядывал сбоку в глаза.

– Эй, ты ж не можешь так сразу злиться, ну да, я хотел… но я должен был хотя бы попробовать! Не удержался. У тебя ресницы все в снегу – не удержался. Дина, остановись, я все понял. Извини меня, дурака. Ну, мир, мир! Должен же я был рискнуть!

Такая бесхитростная честность ее рассмешила.

– Ах ты, скотина, – остановилась она.

– Скотина, – тут же подтвердил Толик. – Каюсь – скотина, трижды скотина, а еще тиран, деспот и маньяк. Но стараюсь сдерживать свои дикие инстинкты.

– Ну-ну.

Динка больше не убегала.

У подъезда Толик чуть придержал ее за руку, нащупал мизинец:

– Мирись-мирись и больше не дерись. Давай просто дружить. Дружить-то можно?

Динка помедлила, но капюшон скинула.

– Ладно, проехали, можно. Спасибо, что проводил.

И ушла, не оглядываясь.

Дома она поставила перед собой вазу с розами. Лепестки чуть почернели по краям, но еще сохранили свежесть и бархатную глубину. Говорят, чем дольше простоит букет, тем больше тебя любит тот, кто подарил. Сколько он еще протянет? Два дня? Пять? Неделю?

Динка вытащила цветы, стряхнула воду со стеблей, перевязала подарочной ленточкой и полезла на стол. Зацепила букет за край карниза бутонами вниз. Теперь розы высохнут тут, под потолком, и никогда не сбросят лепестки. И она никогда не узнает, на сколько бы их еще хватило.

Она думала, что он не позвонит ей вовсе, но Толик позвонил в тот же вечер. Потом стал звонить через день, еще раз вытащил ее на каток, потом – просто прогуляться. Болтал про школу, рассказывал всякие байки, смешил ее до слез, даже сводил на городской пляж по заснеженной лесной дороге.

Динка быстро привыкла к нему. С Толиком весело, с Толиком хорошо. Других знакомых пока не наблюдалось.

январь, каникулы

Не писала почти неделю. Неделя прошла, семь огромных долгих дней. И что от нее осталось? Ни-че-го.

Время. Уже несколько дней о нем думаю (знала бы мама, о чем я думаю… а то все – «о мальчиках, о мальчиках»). Странная штука – время. Как вода или песок. Что толку хватать песок руками? Даже в пустыне, по колено в песке, его все равно не удержишь. Вот и время так же – стоишь по колено, а его нет.

Все говорят, что им не хватает времени. Мне тоже не хватает. А уж если инет врубить – у-у-у, как не хватит! Чаю отхлебнуть некогда.

Иногда мне кажется, что жизнь – очень длинная, а иногда – что жутко короткая. Ну что можно успеть в этой жизни? Любить? Работать? Завести семью? Иногда мне кажется, что это очень важно, а иногда, что все – какой-то огромный обман. У моих родителей есть все: любовь, семья, работа, даже я, любимый ребенок, – а что толку? Разве я хочу такой жизни, как у них?

Нет, не хочу. Все какое-то… серое.

Мне часто кажется, что настоящая моя жизнь еще не началась. Вот я сейчас пишу в дневник – а сама думаю: не-ет, это не настоящее. В настоящей жизни я буду счастлива. В настоящей жизни меня будут любить и понимать. В настоящей жизни у меня будет… ну, кто-нибудь будет.

Но когда же начнется настоящая жизнь? Думаю, когда поступлю в институт. Но иногда еще думаю: а вдруг там тоже стану откладывать на потом? И опять начнется вечное «завтра»: вот через год, вот через месяц, вот через пятнадцать минут начнется…

И черт бы с этим! Но ведь самый ужас – «завтра» никогда не наступает.

И… я вдруг подумала… почему не сегодня? Пусть настоящая жизнь наступит прямо сейчас. Да, меня никто не любит… вернее, родители любят, но это не в счет. Главное, что никто не понимает, вообще никто, кроме собаки. И у меня почти нет друзей, есть Егор, но это же несерьезно. Может, поэтому я и завела дневник? Чтобы разговаривать сама с собой?

Ведь на эту ненастоящую жизнь уходит самое настоящее мое время. А я жду, будто жизнь еще и не начиналась. А годы-то уходят, страшно представить, допустим, 25 или 29 лет… я же буду совсем старенькая.

Жалко времени. Надо попробовать быть настоящей. Там, в институте, я буду смелой, доброй, интересной, никого не буду стесняться…