Возвращение: Тень души - Смит Лиза Джейн

Они передавали назад и вперед бутылки и украшенные драгоценными камнями кожаные фляги, заполненные «Черной Магией», единственным вином, которым вампиры могли действительно наслаждаться, куря кальяны и периодически фыркая в сторону темных теней. При этом, не обращая внимание на улицу, полную зрителей, привлеченных слухом о публичном наказании красивой молодой девушки. Елена отрепетировала свои слова.

Она предстала, с кляпом во рту и закованными руками перед отхаркивающимися и фыркающими властями. Младший Дрознe сидел с торжествующим видом на золотом ложе, заставляя чувствовать какую-то неловкость. Деймон стоял между ним и властями, он выглядел напряженным. Елена никогда не испытывала такого желания импровизировать, с тех пор как играла в детстве в пьесе и бросила цветочный горшок в Петруччо в последней сцене «Укрощения строптивой», что принесло ей оглушительный успех.

Но здесь все было по-настоящему серьезно. Свобода Стефана, жизнь Бонни и Мередит могли зависеть от этого. Елена перемещала свой язык в пересохшем рту. И, каким-то образом она поймала взгляд Деймона, человека с плетью, вселяющего в нее уверенность.

Казалось, он говорил ей: «мужество и безразличие»,  даже не используя телепатию.

Елене стало интересно, был ли он сам когда-либо в подобной ситуации.

Один из эскортов пнул ее, заставляя опомниться, напоминая, где она находилась.

Ей заранее дали «соответствующий» костюм из забракованного гардероба замужней дочери доктора Меггара. Он казался цвета жемчуга в закрытом помещении, что означало, что он приобретал сиреневатый оттенок в постоянном кровавом солнечном освещении. Самым важным было то, что, будучи надетым без его шелковистой нижней рубашки, с задней частью кончающейся у нижней части талии, он полностью обнажал спину Елены.

Теперь, в соответствии с обычаем, она встала на колени перед старейшинами, и наклонилась, пока ее лоб не уперся в декоративный и очень грязный ковер у ног старейшин, но на несколько шагов ниже.

Один из них плюнул в нее. Вокруг слышался взволнованный, оценивающий шепот, и грубости, и брошенные снаряды, в основном в форме мусора. Фрукты здесь были слишком ценны, чтобы тратить их на это. Хотя сушенные экскременты таковыми не считались. Первые слезы появились в глазах Елены, когда она осознала, чем в нее бросались. Мужество и безразличие, сказала она себе, даже не смея поднять взгляд на Деймона. Теперь, когда толпа ощутимо среагировала, один из курящих кальян городских старейшин встал.

Он зачитал слова, которые Елена не смогла разобрать, со смятого свитка. Казалось, это будет длиться вечно. Елена, на коленях, со лбом, прижатым к пыльному ковру, чувствовала, будто задыхалась.

Наконец свиток убрали, и Младший Дрозне подскочил и описал высоким, почти истеричным голосом, и яркими эпитетами, историю раба, который напал на его собственного владельца  — «Деймон», отметила мысленно Елена, —   чтобы высвободиться из-под его наблюдения, и затем напал на главу его семьи — «Старый Дрозне», подумала Елена, — и его скромные денежные средства, его телегу, и его безнадежного, нахального, пассивного раба, и в результате все это привело к смерти его брата.

Елене, сначала, показалось, что он обвинял Леди Ульму во всем произошедшем, потому что она упала под ее тяжестью.

— Вы все знаете этот тип рабов, о котором я говорю — она из тех рабов, которым лишний раз и муху лень отмахнуть, летающую перед глазами, — он вопил, обращаясь к толпе, которая ответила новыми оскорблениями и возобновила забрасывание Елены всем подряд, так как Леди Ульмы не было рядом, чтобы наказать и ее. Наконец, Младший Дрозне закончил перечислять, как эта наглая девица (Елена), носящая брюки как мужчина, схватила практически хорошо работающего раба его брата (Ульма) и унесла эту ценную собственность далеко («что, прямо-таки сама?» — с иронией подумала Елена), и привела ее к дому очень подозрительного целителя (доктора Меггара), который теперь отказывается вернуть рабу назад.

— Я понял, когда услышал это, что больше никогда не увижу своего брата или его рабу снова, — кричал он, с пронзительным воплем, который, так или иначе, сопутствовал всему его рассказу.

— Так если рабыня была настолько ленива, вы бы радовались, — пошутил кто-то в толпе.

— Однако, — сказал довольно полный человек, голос которого безумно напомнил Елене Альфреда Хичкока: траурная манера произношения и те же паузы перед важными словами, нарочито создавали мрачную атмосферу и придавали еще большую серьезность происходящему.