Плачь, влюбленный палач! - Володарская Ольга

— Ну и имена у банкиров, — буркнула я — Закачаешься!

Продолжить столь приятно начатый диалог не получилось, ибо я узрела, что в зал вплывает сонная, лохматая, малость помятая, но жутко веселая Сонька. За ней следом плетется Зорин.

— Приперлась, — ужаснулась я и ткнула Ксюшу в спину — пусть и она ужасается.

Подруга застонала, отбросила Суслика в сторону и кинулась перехватывать Соньку на входе. Но не тут-то было! Заслышав музыку, при этом даже не разобрав какую, (а звучала в тот момент ее любимая «…в раба мужчину превращает красота…») Сонька взмахнула руками, мимоходом долбанув Ниночку по очкам, встала на носочки и… не поверите… начала танцевать лезгинку.

Мой партнер восторженно крякнул. Ксюша застонала. А Сонька резво прогарцевала по залу, развернулась, припрыгнула, дунула в обратном направлении, по дороге выхватив у моего банкира из-за пазухи бутылку джина, вновь развернулась и опять по новой. Наконец, песня закончилась. Подружка замерла. Мы — я, Ксюша и Зорин — бросились к ней из разных концов зала.

— Тебе чего не спалось, оглашенная?

— Хочу тан…ик….танцевать.

— Дискотека уже кончается, — соврала я, подталкивая плясунью к выходу.

— Хочу танцевать! — грозно рыкнула на меня Сонька, отстраняясь. — Где мой жених?

— Я здесь, — отрапортовал Зорин.

— Да не ты. Этот где? Как его? Император…

— Кто? — обалдели мы.

— Царь. Или король. Не-е… точно царь.

— Белая горячка, — испуганно прошептала Ксюша — Наша подруга допилась…

— Не-е точно царь. Кажется, Иван… ик… Грозный….

— А может Петр Первый? — разозлилась я.

— Точно! — обрадовалась Сонька. — Петр! Где Петр? Он обещал со мной станцевать.

— Еще не пришел.

— Приведите.

— Вот еще! — фыркнул Зорин.

— А я говорю — приведите, — закапризничала Сонька.

— Но…

— При-ве-ди-те! — начала скандировать она, притопывая в такт ножкой.

— Надо идти, — обреченно заметила Ксюша.

Я кивнула. Спорить с разбушевавшейся Сонькой невозможно, так что придется переться в корпус. А на улице, между прочим, метель.

Мы двинули к выходу. Сонька впереди, припрыгивая от нетерпения. Зорин увязался за нами. Увидев это, и Суслик присоединился, посчитав, видимо, что не может бросить свою даму на произвол судьбы.

Мы вышли из здания, бегом, так как снег валил с таким остервенением, словно хотел погрести под собой весь мир, преодолели аллею. Отряхиваясь, влетели в корпус.

Фойе было пустынным. О следах недавнего человеческого пребывания в этом здании говорил только свежий яблочный огрызок на столе, да мокрые отпечатки чьих-то ног на линолеуме.

— Как тихо, — заметил Суслик.

Мы согласно кивнули. Действительно, тишина была гробовой, не слышно было даже музыки, вечно оравшей из радиоприемника.

— Петенька! — заголосила Сонька. — Петю-ю-ю-ю-ня!

Я схватила ее за шкирку и потащила в сторону лыжного хранилища.

Дверь почему-то оказалась заперта. Мы постучали. Никто не отозвался.

— Ушел что ли? — у самой себя спросила Ксюша и вновь затарабанила.

— А свет-то горит, — доложил Суслик, заглянув в замочную скважину. — И телек работает.

— Помер что ли? — буркнул Зорин сердито.

— Типун тебе… — почему-то испугалась я. А сердце при слове «умер» больно екнуло.

— Свет забыл выключить, а сам свалил, — предположила Ксюша. — Водку, наверное, где-то пьет, а мы волнуемся…

А мы действительно волновались, я видела, как все занервничали: как лихорадочно задергал ручку двери Зорин, как побледнела Ксюха. У меня же началась самая настоящая тахикардия. Единственной пофигисткой в нашей компании была Сонька. С блаженной физиономией она дула прямо из «горла» ворованный джин.

— Ломай дверь, Юрка, — скомандовала я.

— Чего это? — испугался Зорин.

— Давай, давай. Или кого поздоровее позвать?

Зорин пожал плечами, как бы говоря, мне-то что, я сломаю, только вся ответственность ляжет на вас, и врезался своим мощным боком в дверь.

Она открылась тут же. Со скрипом и грохотом.

Мы вошли. Петю увидели сразу, как только переступили порог.

Он лежал по средине комнаты в луже собственной крови. Лицо его желтовато-бледное, застывшее и какое-то удивленное, было повернуто к нам. Большие глаза подняты к потолку, будто он молится.

Голова размозжена. Тело покрыто кровавыми ранами.

— Он умер? — сипло пробормотал Зорин.

— А ты как думаешь?