В пылу любовного угара - Арсеньева Елена

– Ну и что? – наконец обрел дар речи Эдик, но голос его звучал преуныло.

– Да ничего, – пожала плечами Алёна. – Только вы не учли, что все ваши игры на поверхности лежали. Выводы из ваших телодвижений можно было сделать самые очевидные.

– Да если бы вы не ввязались в это дело, никто ничего и не понял бы! Девчонок мы пугали вообще, абстрактно, не говоря, о чем именно нужно молчать. Мы надеялись, что они просто испугаются, с работы уйдут. Девчонки же, им ведь очень страшно было, я знаю… Так нет, понадобилось вам влезть! Расследование затеяли! И Муравьеву звонить начали, и…

– А кстати, кто у вас там прямой доступ к звонкам Муравьева имеет, интересно? – перебила Алёна. – Вообще, как я посмотрю, в милиции у вас многое схвачено. Раю науськали заявление написать насчет хранения газового оружия…

– Никто меня не науськивал. Что я, собака цепная?! – так и взвилась Рая за спиной Алены. – Я сама слышала выстрел и чуяла запах.

– Чуяла запах? – повторила Алёна, обернувшись. – Обычно данный глагол употребляют как раз в применении к собакам… Но вы ничего чуять не могли. Вы же на даче были! Я вас утром видела, как вы возвращались с сиренью с электрички. Так что именно науськали вас, а вы дали себя науськать. Но я вас не виню, вы ж за музей душу положите. Я видела букеты в залах, да и тут целый пук стоит… – Писательница кивнула на вазу, в которой роскошно раскинулась сирень.

Рая вылетела из комнаты.

«Застеснялась, что ли?» – озадачилась Алёна.

– Итак, – снова обернулась она к Эдику Карнакову, – с Раей мы разобрались. Заявление заявлением, но ведь служебное рвение лейтенанта Скобликова надо было обеспечить. Подумаешь, газовое оружие! Не хранение же наркотиков, чтобы бригада наркоконтроля немедленно с места срывалась. А тут получилось, что Рая написала заявление – и через десять минут опергруппа в лице Скобликова и какого-то юного симпатичного помощника (таким образом Алёна поблагодарила своего белобрысого доброжелателя) оказалась у меня в квартире с намерением произвести в ней несанкционированный обыск. Понятно, что в прокуратуру бы вы с этим делом не полезли. Да и зачем? Вы ведь и меня тоже просто хотели попугать. Кстати, между нами говоря: среди работников Советского райотдела милиции лейтенанта Скобликова нет, я нарочно выясняла. И в Сормовском также нет. Он служит в ГАИ, в городском ГАИ. К нему-то и попал запрос о номере серого «Ниссана», верно? Он вас и предупредил, что делом заинтересовался Муравьев? Интересно, кем он вам приходится, тот лейтенант… Тоже племянник чей-нибудь? Брат, сват?

– Не ваше дело, – буркнул Эдик Карнаков.

Алёна подумала и согласилась. В самом деле – не ее. Да и неважно это.

Вдруг пасмурное чело Эдика осветилось.

– Слушайте, а ведь вы плащик сдали в гардеробную, – вкрадчиво проговорил он. – Что, если мы сейчас вызовем тот самый наркоконтроль, о котором вы говорили? Вдруг в кармане вашего плаща найдут пакетик с «дурью»?

Ого, востер мальчик! Ловит идеи на лету! Далеко пойдет… если милиция не остановит, как говорилось в какой-то старой прибаутке.

– А у вас что, пакетик приготовлен был заранее или вы вообще на всякий крайний случай его с собой имеете? – с невинным видом спросила Алёна. – Для вашей собственной необходимой дозаправки?

– Ехидная вы дамочка, однако! Но ведь скандалы не только вы с вашим «Карьеристом» раздувать умеете, не только вы. И другие газеты есть! – тоже начал улыбаться Эдик. – Известная писательница, а…

– Ага, – кивнула Алёна, – все же вы признали мою известность. А не далее как позавчера говорили, что не знаете такой!

Она улыбалась самым беззаботным образом. А между тем в словах его была, как говорится, своя сермяга. Насчет газет – любительниц скандалов…

– Известная писательница, значит, а по ночам с молодыми любовниками время проводите, газовое оружие применяете. А еще может вдруг выясниться, что наркотой балуетесь… – сообщал черноглазый Эдик один за другим интересные факты биографии Алёны. – Представляете, каким дерьмом вас обольют, а? В ваши-то годы – да с мальчиками-красавчиками…

– Уверяю вас, Эдик, – холодно произнесла Алёна, окидывая собеседника взглядом с ног до головы, – я чрезвычайно разборчива.

Ну да, это она умела! Как влепит иной раз… наша героиня называла это так: поставить человека на место. Вот только Эдик на отведенном ему месте стоять не пожелал – лицо его исказилось ненавистью. Еще бы, всю жизнь считал себя неотразимым, а тут… Нет, они, неотразимые, такого не любят!

Вне себя от ненависти, Эдик так и ринулся на Алёну. Она отпрянула, наткнулась на стул, чуть не упала и, чтобы удержать равновесие, взмахнула сумкой… Сумка вылетела из ее рук и шлепнулась на пол… Почему-то ридикюльчик оказался открытым, и из него вылетели и разъехались по кабинету многочисленные предметы: косметичка, кошелек, другая косметичка, в которой Алёна держала паспорт, дисконтные карты и кредитки, а также еще расческа, тюбик с кремом для рук (он был большой и не помещался в косметичке), связка ключей, пять гелевых ручек (писательница наша была дама запасливая), оранжевая тетрадка в клетку полиграффирмы «Апельсин», которую Алёна носила вместо блокнота, и вдобавок нечто тяжелое, завернутое в пластиковый пакет. Последнее «нечто», прокрутившись на полу, подъехало к ногам Эдика и остановилось. Пакет от удара прорвался, и на свет божий высунулась черная рукоятка пистолета.

Рубчатая, само собой…

– Лиза! Фрейлейн Лиза!

Голос долетел словно бы издалека. Не вдруг Лиза осознала, что голос ей знаком.

– Черт бы тебя подрал, – тихо, но со звенящей ненавистью проговорил Петрусь. – Да ведь это Вернер!

А ведь и правда… Лиза повернула голову и с недоумением уставилась на Алекса, выскочившего из открытого автомобиля и махавшего ей портфелем, который держал в руках. У него был усталый вид, но улыбался он широко и радостно.

– Какая счастливая встреча! – сунув портфель в открытую дверцу машины, он схватил Лизу за руку и поцеловал ее дрожащие пальцы. – Вы что дрожите? Неужели я так взволновал вас своим пылом? Или перепугал внезапным появлением?

Он захохотал.

Лиза молчала, глядя на него и изо всех сил стараясь принять менее затравленный вид. Надо улыбнуться. Надо изо всех сил заставить себя улыбнуться! Но что-то плоховато получалось… Еще хуже было с радостными восклицаниями, которых, конечно, ждал от нее Вернер. Она не могла издать ни звука! А впрочем, он и без того был так воодушевлен встречей, что, такое ощущение, мог разговаривать сам с собой, токовать, словно тетерев.