Мышьяк за ваше здоровье - Арсеньева Елена

Бушуев уехал тихо, никаких отвальных пирушек в Заманихе и районе не закатывал. Анюта Калинина, которая дневала и ночевала у постели Петра, когда тот лежал в больнице, страшно боялась, что мстительный Ванька измыслит против соперника еще какую-то гадость, но, видимо, тот понял, что бессмысленно пытаться прошибить головой эту стенку. И без того набил столько шишек, что неведомо, когда они заживут. А потому Иван Бушуев все-таки уехал в конце концов. До Анюты и Петра слух этот дошел чуть ли не до последних. И наверное, они только после Ванькиного отъезда вздохнули с облегчением. Но не надолго.

Потому что уехать-то Бушуев уехал, однако кара, постигшая его, показалась односельчанам слишком уж суровой, где-то даже несправедливой. Ну разве он виноват, что Петька Манихин такой хлипкий оказался и едва не откинул копыта с одного удара, который нормального мужика и покачнуть не покачнет? Ванька-то был мужик хороший, справедливый, а что к Манихину пристал как банный лист, то ведь это понятно: преступника искал! Хотел как лучше! Конечно, мало кто верил, будто Манихин и есть грабитель, однако надо же менту Бушуеву было свой хлеб отрабатывать? И лучше мотать нервы одному Петьке, чем всей деревне! Потому что теперь, после увольнения и отъезда Ивана Бушуева, новая следственная бригада натурально житья-проходу не давала всем и каждому, до того доходило, что мужики сами себя подозревать начали! Злились за это не на избыточно ретивых милиционеров да следователей (им, опять-таки, надо отработать свой хлеб!), а на Петра Манихина и его невесту.

Это только укрепило их намерения тоже уехать из родной деревни. Только прикидывали куда: во Владимир или Нижний Новгород? Или все же в Краснодар, где ждал решения своей участи оставленный Петру в наследство домик? Петра больше тянуло в Нижний, где он когда-то служил. Теперь, когда слух прошел, что Бушуев подался в Казахстан, тем более нет риска случайно встретиться с ним на Свердловке или улице Горького! Нет, надо ехать в Нижний. Анюта в жаркий Краснодар нипочем не хотела, в Нижний – так-сяк, ей больше нравился Владимир, но вообще-то ей было все равно, куда ехать, – лишь бы с Петром не расставаться. Единственное условие, которое она ставила, было – свадьбу справить в Заманихе!

Петру хотелось уехать как можно скорее, однако Анюту не переспоришь. Положили, что он съездит на недельку в Краснодар, решит там дела с продажей дома, а сразу по возвращении сыграют свадьбу.

Отъезд его был назначен на завтра. Первым же автобусом в райцентр, потом электричкой в Москву, оттуда – на юг. Дорога впереди долгая, надо было хорошенько выспаться накануне. Но с этим Бушуевым выспишься, пожалуй! Угораздило же его присниться!

Манихин поворочался с боку на бок, полежал, стараясь не думать вообще ни о чем, тем паче о неприятном, и вскоре почувствовал, что спугнутый сон снова начинает к нему подкрадываться.

Это-то хорошо… Одно худо – вместе со сном начал подкрадываться и Бушуев. Словно бы только и ждал, затаившись в темном углу, когда Петр задремлет, а дождавшись, вышел, встал над постелью, потянул из-за пазухи револьвер…

Петр удивился во сне: как же так, почему же Бушуев не сдал табельное оружие, когда увольнялся? Или у него был и другой револьвер?

А какая разница? Тот ли, другой… Револьвер был нацелен прямо в лоб Петра, а Бушуев размеренно повторял:

– Куда ты спрятал деньги? Где они?

– Да я не знаю, не знаю! – почти в отчаянии выкрикнул Петр. – Стреляй, ничего не скажу, потому что не знаю!

– Ты что, думаешь, я затем спрашиваю, чтобы их сразу в зубы хватать – и бежать докладывать по начальству, мол, убийцу отловил и денежки нашел, горю желанием вернуть государству похищенное имущество? Врешь… Это я раньше таким дураком был, а теперь, когда меня свои же обломали, я другим стал. Другим!

– А я-то думал, ты за справедливость… – сказал Петр.

– А я за справедливость, – ухмыльнулся Бушуев. – Но разве это справедливо, что все досталось тебе, и Анютка, и деньги, а я из-за тебя все потерял? Ладно, бери девку себе, не рубить же ее на две части – половина мне, половина тебе. А вот деньги мы можем поделить. Ничего, сорок тысяч – это тоже хорошо. Тебе сорок и мне сорок. Вот и будет тебе справедливость. Говори, где деньги, не то…

Петр молчал, не в силах взять в толк, что это Ванька несет. С ума спятил?! Хотя надо не забывать, что это сон, только сон, а потому ничего страшного не случится. Пусть, пусть выше поднимается ствол револьвера, пусть Ванькин палец все крепче жмет на курок, все спокойней, леденяще-спокойней звучит его голос:

– А не скажешь, Петро, тогда прощайся с жизнью. Раз… два… Говори… Ну, тогда стреляю. Три!

– Если начнете меня выгонять, я все равно не уйду, – сказал Александр, как только Галина открыла перед ним дверь.

– А почему я вас должна выгонять?

– Ну поздно же! Кто ходит в гости в такую пору?

– В гости – никто. А по делу – деловые люди. Вы по делу, я правильно поняла?

– А то…

– Ну так входите. К тому же я вас сама пригласила.

Александр прошел в уже знакомую комнату. Из-под стола выглянула заспанная Грета и, такое ощущение, не поверила ни своим глазам, ни нюху: начала вдруг рычать на Александра и скалить зубы. Она определенно полагала, как и Винни Пух, что мудро поступает лишь тот, кто ходит в гости по утрам.

– Вы когда-нибудь видели собаку-жаворонка? – спросила Галина. – Вот она, перед вами. А я по жизни сова. Поэтому мы с Гретой иногда здорово не совпадаем по биоритмам. Я утром до десяти просто не могу подняться, а этой дамочке уже в семь требуется на прогулку. Грета, иди-ка ты спать!

Грета зевнула и уползла под стол. И в то же мгновение комната наполнилась странным перезвоном. Было такое ощущение, что лопнул стеклянный стакан. И они лопались один за другим – дзинк! дзинк! дзинк! Грета выскочила с всполошенным видом и залаяла.

– Ну, ну! – укоризненно сказала Галина. – Ты-то чего переполошилась? Прекрасно знаешь, что это рвется глазурь.

Грета сделала вид, что да, она прекрасно это знала, только забыла, и снова скрылась под столом. Дзиньканье продолжалось – правда, все тише и все реже, так что собака больше не беспокоилась и в разговор вмешиваться не пыталась.

– Вот не думал, что глазурь может рваться, – сказал Александр с удивлением. – Она же не полотно, не бумага.

– Она стекло, – усмехнулась Галина. – Рвется – конечно, не самое точное слово. Вернее – лопается. Вот об этом-то я и хотела вам сказать. Пойдемте. – Она поманила его в угол комнаты и показала небольшую муфельную печь, дверца которой была чуть приоткрыта.

Александр, который полагал, что муфельная печь для обжига керамики – близкая родственница доменной, был удивлен, обнаружив, что это небольшое сооружение скорее напоминает старую чудо-печку, которая досталась его маме от бабушки, знатной кулинарки. Галина, казалось, поняла его удивление и пояснила: