Любовный треугольник - Машкова Диана

Глеб воровато огляделся и, повернувшись спиной, стал спускаться с чердака по шаткой лестнице. Хорошо бы матери не оказалось поблизости! Если увидит, во что превратились брюки от выпускного костюма, будет полный трындец! И почему вчера не додумался раздеться? Так и завалился в солому в кооперативных штанах из китайской синтетики. Мало того, что теперь ноги чешутся страшно, так еще и брюки превратил в бесформенную растянутую тряпку. Хорошо хоть пиджак догадался снять.

– Гос-с-споди!

Он услышал шипение за своей спиной и, как в детстве, сжался в комок. Потом вспомнил, что со вчерашнего дня он – официально взрослый, и расправил плечи.

– Вот где свинья-то!

Глеб спрыгнул на землю. Обернулся, посмотрел на мать. Та стояла, обхватив двумя руками прогнивший железный таз, из которого торчали только что вырванные сорняки, и прожигала его ненавидящим взглядом. Сгорбленная, морщинистая. В линялом халате, подпоясанном бельевой веревкой.

– Мам… – его голос дрогнул.

– Что мам, что мам?! – Таз с грохотом полетел на землю. – Шатается до полуночи, новый костюм в тряпку превратил! Какого рожна ночью полез на чердак?!

– Тебя не хотел будить…

– А я сплю?! Я сплю?! – Лицо ее раскраснелось, глаза налились кровью. – Свинья неблагодарная! Я на этот костюм полгода копила, чтоб сыночек на выпускном был как все. Чтобы перед людьми не стыдно!

– Я не хотел…

Глеб опустил голову. Вся бравада взрослого человека прошла. Он стоял перед ней, переминаясь с ноги на ногу и покорно ожидая пощечины или яростного тычка. Вместо этого она истерически взвизгнула.

– Где аттестат?!

Глеб вздрогнул и попытался нащупать карман в пиджаке, свисавшем в его руке чуть ли не до земли. Мать, не дождавшись, когда он найдет документ, выхватила пиджак. Обшарила все карманы, вытащила корочки и вздохнула с облегчением.

– Там только по географии четверка, – изрек Глеб, – и по физике.

– Какая мне разница, – проворчала мать, успокаиваясь. Аттестат она спрятала в карман халата с таким видом, словно это был не документ, а крупная купюра.

– Директор сказал, немного не дотянул до медали…

– Не дотянул же, – она подняла на него злые глаза, – и слава богу.

– Почему?!

– Потому что спеси в тебе и без медалей хватает!

Она бросила на него испепеляющий взгляд, а Глеб отшатнулся, словно от удара хлыста. Какая же она – он не мог найти подходящего слова – какая она… невозможная! Мучением было для него прожить с этой женщиной под одной крышей почти восемнадцать лет. И дело не в том, что она постоянно, по пустякам, поднимала хай до небес. Он привык. А в том, что мать казалась ему пришельцем с другой планеты: ей было безразлично все, за что Глеб готов был отдать жизнь.

Она вечно сидела без гроша в кармане и злилась на весь белый свет. Пахала, как вол, в огороде, торговала на рынке; работала нянечкой и тащила из детского сада в дом все, что плохо лежит. Конечно, когда зарплату месяцами не платят, хочешь не хочешь начнешь воровать. Но она-то всегда делала так! Хотя Глеб, несмотря на противное чувство в душе, и тут ее отчасти оправдывал: если бы не ее добычливость, он сам и его братья умерли бы от голода еще в младенчестве. И все равно! Человек создан не для того, чтобы постоянно думать о заработке и быть «не хуже других».

– Мам, – позвал он, – нужно поговорить.

– Нужно-нужно, – отстраненно кивнула она, – дуй на кухню завтрак готовить. За столом и поговорим.

Глеб послушно поднялся на крыльцо. Спиной он чувствовал, как она буравит его презрительным взглядом и повторяет мысленно одно-единственное слово «свинья», ненавидя за брюки…

Он зашел в свою комнату переодеться. Сел на скрипучий деревянный топчан, сбросил злополучные штаны и с яростью зашвырнул их в угол. Надежда поговорить с матерью спокойно, без лишних истерик улетучилась без следа. Вот лось египетский, сам все испортил!

Глеб вытащил из старого шкафа шорты с футболкой. Надел. Заметив, что книги на самодельных полках покрылись пылью, подошел и бережно провел ладонью по корешкам. На пальцах остались серые полосы. Давно уже – несколько недель, пока шли выпускные экзамены, – не брал в руки любимых стихов и романов, не перечитывал, не улыбался, узнавая в героях себя. Даже пыль смахнуть – и то времени не было. Решил, что будет серьезно готовиться, сдаст все на «отлично». И сдал. Думал, будет аргумент в разговоре с матерью. Может, и сработало бы, если б не проклятая тряпка!

Недолго думая, Глеб поднял закинутые в угол брюки и стал с наслаждением мстителя протирать ими полки, потом сами книги, одну за другой. Он уже избавил от пыли многочисленных классиков и добрался до современников – осталась всего пара томов, – когда услышал из-за двери раздраженный крик матери. Наспех расставив книги и запихнув штаны под топчан, он бросился в кухню.

– Где тебя носит?!

– Переодевался.

– Брюки куда дел?

– Повесил.

– Щеткой почисть, – наставляла мать, грохоча ведрами на крыльце, – потом отутюжь. На работу ходить сойдет!

Глеб не слышал ее. Он мучительно думал над тем, как начать разговор об отъезде, и метался в поисках того, чего бы сварганить на завтрак. Старый холодильник «Свияга» был предательски пуст – ни молока, ни яиц, ни масла. В расшатанном от времени буфете горой навалены кульки и пакетики – в каждом по горсти риса, пшена или гречки. Мать приноровилась таскать с работы «по чуть-чуть, так, чтобы незаметно».

Продукты они почти не покупали: сидели на принесенных из детского сада крупах. Глеб поморщился, обнаружив, что многие пакеты прогрызены, а вокруг разбросан мелкий помет. Стоило ему на полмесяца забросить дом, не пересыпать все это в банки, и вот! Решил, что, когда добытчица уедет на рынок, он тут же выкинет все кулечки: не хватало только подхватить мышиную лихорадку. Дотянувшись до верхней полки, Глеб достал две жестянки: одну – с овсянкой, другую – с заваркой. Значит, будет английский завтрак.

Они сидели за шатким столом друг против друга. Мать, сгорбившись над тарелкой, торопливо работала ложкой, то и дело громко прихлебывая черный чай из железной кружки. А Глеб страдал, подбирая слова для предстоящего разговора. Он никак не мог дождаться грамотного момента: решил, пусть мать сначала поест – с пяти утра в огороде, грядки все прополола, клубники набрала целую корзину. Устала, вот и злится. После еды, может быть, подобреет.

Поблуждав, мысли Глеба снова вернулись к заветной теме: дальше затягивать с разговором нельзя – после завтрака мать сразу умчится на рынок, пока ягода не упрела: главное, до этого момента успеть. Или подождать ее возвращения? Приедет она с деньгами, веселая…