Нечаянные грезы - Калинина Наталья Дмитриевна

Угольцев слышал, как громыхнули стулом. Вероятно, Муся изобразила поклон.

— Я погребу вас, как царицу Савскую. Правда, я не знаю, что за почести воздали при погребении царице Савской. Зато я знаю, как хоронили Мэрилин. Женихи бросали своих невест, чтобы взглянуть в последний раз на ту, что вызывала в них такую сильную страсть. И смотрели на нее не сожалеющими, а злорадными глазами. Они представляли, как ее изумительное тело грызут могильные черви, и испытывали ни с чем не сравнимое удовлетворение. Ты тоже испытаешь ни с чем не сравнимое удовлетворение, если тебе доведется увидеть меня в гробу. И Угольцев его испытает. И Старопанцев тоже. Насчет Вадима я не совсем уверена. Как говорится, поживем — увидим. А вот Алеша ляжет рядом со своей Марыняшей, прижмется к ней всем телом, будет целовать ее холодные губы, шептать ей нежные слова. И их, то есть нас, так и похоронят в обнимку. Алешенька, милый, я и там буду тебя любить. Крепко-крепко. Самой первой — юной — любовью. Помнишь, как поется в той старой песне: «Young love is love filled with true emotion, young love is love filled with true devotion» ^[7], — чисто и звонко пропела Муся.

Угольцев почувствовал непреодолимое желание выпить. Он прихватил с собой бутылку «Столичной», но распил ее еще в поезде. В настоящий момент за рюмку водки или коньяка он готов был продать черту душу. Но черту, скорее всего, уже не нужна была его измученная, исстрадавшаяся душонка, а потому пришлось стиснуть зубы и терпеть.

— Вадим придет в себя и скажет: «Мария-Елена, мы убежим с тобой на край света. Туда, где все это время жили души юной девочки с длинными каштановыми волосами и чистой кожей, к которой не прикасалась ни одна похотливая рука, и парня, которому судьба предрекла перепутать Луговую улицу со Степной. Они купались в пронизанных лунным светом волнах моря, танцевали в обнимку на залитом солнечным светом пляже. Они… Нет, они вдруг устали и… — Муся пьяно икнула. — Душу той девочки позвал другой. И она улетела к нему, оставив на пальцах того парня пеструю пыльцу грустных воспоминаний и сожалений. Скажи, а это правда, что Вадим пролежал без движения шесть с лишним лет?

— Правда. Врачи до сих пор не могут поверить в то, что он не просто встал, а сумел выйти на улицу и сесть в машину. Они уверены, он сделал это в состоянии глубочайшего аффекта, причиной которого стала тревога за судьбу его единственного сына.

— Ни фига. — Муся заливисто расхохоталась. — Я знаю точно, что Вадим встал для того, чтобы убить Алешу. И он бы наверняка это сделал, если бы его не хватил удар. Я боюсь, он снова встанет и… и… Ой, мне нужно срочно вернуться в N. Зачем, спрашивается, я сюда приехала? Отвези меня немедленно на вокзал.

— Погоди. Ты же сама сказала, что он лежит без памяти и врачи борются за его жизнь.

— Правда, там остался Павел… Милый Павел, ты ведь не позволишь, чтоб отец убил собственного сына из-за какой-то шлюхи, то есть из-за меня? Нет, Павел, ни в коем случае не разрешай ему это сделать. Потом я их помирю. Я обязательно их помирю. Я скажу Вадиму: «Это ты передал своему сыну приказ любить меня. Алеша не виноват, что ты все эти годы думал обо мне, хотел меня… Да, ты очень меня хотел — я теперь знаю это точно. Так сильно, что боялся разрушить иллюзию своей любви». Глупый… А вот Алеша этого не боится. Он любит свою Марыняшу такой, какая она есть. Правда, он не все обо мне знает, но я скажу ему все как есть. Обязательно скажу. И он будет любить меня еще сильней. Милый Алешенька, я так счастлива потому, что ты любишь меня истинной, а не придуманной любовью. Павел, Пашенька, храни их обоих для меня, слышишь? Они оба мне нужны. Очень нужны.

Угольцев вдруг почувствовал острую боль в груди. Он знал, что это дает знать о себе сердце — оно пошаливало у него с незапамятных времен. Он пошарил во внутреннем кармане пальто в поисках нитроглицерина. Пусто.

— Я сейчас пойду к ней и скажу: «Спасибо тебе за то, что ты вырастила такого замечательного сына. Но за то, что ты сумела удержать возле себя мужа, я тебя не стану благодарить». Ведь если бы Вадим был со мной, я бы никогда не приползла на брюхе к Павлу, а значит, не стала бы шлюхой. А кем бы я тогда стала? Офицерской женой? Домовитой, терпеливо дожидающейся мужа с пьянок и загулов, растящей нашего Ваньку в любви и уважении к отцу. Кстати, а ты знаешь, что если я выйду замуж за Алешу и у нас родятся дети, мой Ванька будет им братом и дядей одновременно? Вот прикольчик, а? Могу поспорить, Мэрилин, тебе даже присниться такое не могло. Ты все мечтала о знаменитых актерах, министрах, президентах и часто забывала о том, что простые смертные бывают куда красивей и интересней душой. Представляешь, мой Ванька и мой Алеша родные братья по отцу, то есть по Вадиму… Один брат чуть было не убил другого. Совсем как Каин Авеля. Господи, кошмар-то какой. Спасибо, Иисусе, что ты этого не допустил.