Горький мед - Стил Даниэла

— А когда ей это не удается? Что ты чувствуешь тогда? — Это был, пожалуй, чересчур личный вопрос, но Глэдис чувствовала себя настолько свободно, что ей уже начинало казаться, будто она знает Пола не один десяток лет.

Кроме того, сейчас ее очень интересовало, как другим людям удается сохранить свои чувства в браке. Быть может, убеждала себя Глэдис, она узнает что-нибудь, что будет полезно ей самой.

— Иногда меня это беспокоит, — признался Пол и кивнул подошедшей официантке, которая принесла на подносе два бокала «Кровавой Мэри». — Без Седины мне бывает не по себе, я чувствую себя одиноко, но я уже привык к этому. Не стоит заставлять кого-то делать то, чего он делать не хочет. А если ты все-таки решаешься, то впоследствии приходится дорого за это платить. Иногда слишком дорого. Я убедился в этом, когда был женат первый раз. Только потом я понял, что делал все не так, и тогда я поклялся себе, что если женюсь снова, то не повторю прежних ошибок. И, кажется, мне это удалось. Жизнь с Сединой отличается от моего первого брака как небо и земля. — Он усмехнулся. — Правда, я долго выбирал. Мне хотелось быть уверенным, что я принимаю правильное решение.

— Ну и как, ты не ошибся? — Глэдис задала вопрос предельно мягким тоном, чтобы Пол не подумал, будто она вторгается в его частную жизнь.

— Думаю, что нет. Мы с Сединой очень разные люди. Мы не всегда хотим от жизни одного и того же, однако вместе нам очень хорошо. Я уважаю Седину, и мне кажется, что это взаимно. Успех, которого она добилась, ее сила, упорство и способность работать приводят меня просто в восхищение. Седина — человек редкого мужества, но иногда это сводит меня с ума. — Тут он грустно улыбнулся.

— Извини, что накинулась на тебя с расспросами, — сказала Глэдис. — Просто в последнее время я очень часто задаю себе… похожие вопросы, но не всегда нахожу на них ответы. Раньше мне все было ясно, но теперь… Очевидно, я с самого начала в чем-то ошиблась.

Пол внимательно посмотрел на нее.

— Ты говоришь странные вещи, — сказал он осторожно. Глэдис вздохнула. Ей неожиданно захотелось выговориться. Казалось, что здесь, в открытом океане, на яхте, идущей под всеми парусами, они могут сказать друг другу все, что угодно.

— Говоря словами героев фантастических боевиков, которые когда-то так любили мои дети, я потеряла всякую ориентацию во времени и в пространстве. Я не знаю, что я делаю, зачем и что ждет меня впереди. Последние четырнадцать лет моей жизни… они как будто рухнули в пропасть. Семнадцать лет я была замужем. Раньше мне казалось, что все отлично, что лучше просто не бывает, и вот… — Глэдис запнулась.

— Что — «вот»? — спросил Пол. Он от души сочувствовал Глэдис, хотел чем-то помочь, но не знал как. В ней было что-то такое, что заставляло Пола тянуться к ней всем сердцем. И это не измена Седине, это другое. Он и Глэдис могли быть друзьями, настоящими друзьями, способными говорить открыто о самом сокровенном.

— Четырнадцать лет назад я бросила свою карьеру фотожурналиста. До этого я два года работала в «Нью-Йорк тайме», а еще раньше — побывала в Азии, Африке и в Латинской Америке… Боже мой, Пол, я объездила весь мир. Мне очень нравилась моя жизнь и моя работа, но Дуглас сказал, что, если я не брошу свои сумасбродства, между нами все будет кончено. И я уступила. Дуг не хотел, чтобы я подвергала себя опасности, фотографируя в гетто, в трущобах и гоняясь за бандами хулиганов и налетчиков в надежде сделать удачный снимок. И он был прав. Я оставила фотографию и переехала вместе с ним в Коннектикут. За пять лет я родила Дугу четверых детей, и с тех пор они стали главным содержанием моей жизни. Памперсы, ночные кормления, детские болезни, школа, автопул и прочее… Интересного мало, не так ли?

— И ты… ненавидишь такую жизнь? — спросил Пол, хотя ему казалось, что ответ он знает заранее. Четырнадцать лет попали в мусорный контейнер вместе с использованными памперсами. И он не мог, просто не мог понять мужчину, который обрек Глэдис на подобное унылое существование.

— Иногда, — честно ответила Глэдис. — Да и кто бы на моем месте не возненавидел? Можешь быть уверен, что не об этом я мечтала всю свою сознательную жизнь. Хотя я люблю моих детей, люблю общаться с ними, они выросли счастливыми — это тоже что-нибудь да значит.

— А ты? Ты сама? Прости за грубый вопрос, но что ты с этого имеешь?

— Моральное удовлетворение, — ответила она и улыбнулась. — Нет, я не шучу. Мне нравятся мои дети. Кажется, из них вырастут славные люди, и мне очень приятно быть с ними.

Пол прищурился, словно стараясь запомнить ее слова.

— И что ты собираешься делать дальше? — спросил он наконец. — Вернешься к своей карьере или будешь возить детей в школу до тех пор, пока тебя не лишат водительской лицензии по старости?

— В этом-то и проблема. Я только недавно об этом задумалась, но мой муж… Дуг решительно возражает против того, чтобы я снова вернулась в фотожурналистику. Из-за этого между нами возникла, гм-м… небольшая размолвка. Несколько недель назад у нас состоялся серьезный разговор, и Дуг напрямую высказал мне, чего он ждет от нашего брака.

— И чего же? — подбодрил Пол, заметив, что Глэдис опустила голову и замолчала.

— Увы, не многого. Как он сказал, ему нужен человек, которому он «мог бы доверить своих детей». И это все. Пол! Больше я ему ни для чего не нужна.

— На мой взгляд, звучит не очень романтично, — сухо заметил Пол, и Глэдис улыбнулась. Разговаривать с ним было легко и приятно. Пол понимал ее буквально с полуслова, и от одного этого ей становилось легче на душе. Должно быть, ей давно надо было выговориться.

— Зато теперь у меня не осталось никаких иллюзий, — заявила Глэдис. — Я словно бы прозрела и, оглядываясь назад, ясно вижу, что значу для него очень мало. И так было с самого начала… Ну, во всяком случае, довольно давно, — тут же поправилась она, хотя обоим было ясно, что это было сказано не от чистого сердца, а лишь в качестве фигуры вежливости, этакое «уважение к памяти покойного». — Иными словами, почти всю мою жизнь я была экономкой, няней, уборщицей, поварихой и черт знает чем еще! У меня не было времени заметить, во что я превратилась. Быть может, если бы у меня была возможность работать, я бы как-то смирилась. Но ведь Дуг фактически запретил мне даже думать о фотографии, — закончила Глэдис.

— Это очень глупо с его стороны, — заметил Пол. — Однажды я пытался играть в ту же игру и проиграл с треском. Я имею в виду свою первую жену. Когда мы познакомились, я еще учился в колледже, а она уже работала редактором крупного журнала. Такая работа требует много времени, и я, наверное, немного ревновал Мэри Энн к ее редакторскому месту. Когда я закончил колледж и получил перспективное место, Мэри Энн забеременела. Я настоял на том, что она должна оставить работу. В те времена многие мужчины поступали подобным образом, но Мэри… Мири возненавидела меня за это и так никогда и не простила. Она обвиняла меня в том, что я погубил ее карьеру и обрек на никчемную, пустую жизнь. Впрочем, Мэри Энн никогда не смогла бы стать хорошей матерью просто по складу характера, но меня это, разумеется, не извиняет. Как бы там ни было, дети ей были не нужны, а потом и я тоже стал не нужен. Наш брак рассыпался, и Мэри Энн вернулась на работу. Сейчас она — старший редактор «Вог» и по-прежнему ненавидит меня… — Он перевел дух. — Вот откуда я знаю, как опасно пытаться подрезать женщине крылья. Подобная хирургическая операция слишком часто приводит к трагическим последствиям. И именно поэтому я стараюсь не вмешиваться в то, чем занимается Седина. Я не стал настаивать, когда она сказала, что не хочет иметь детей. Теперь-то я понимаю: нам с Мэри Энн тоже не стоило заводить ребенка. Она быстро вернулась на работу, и с тех пор моего сына Шона воспитывали гувернантки. В десять лет он оказался в пансионе, а в тринадцать… В тринадцать мы с ним остались вдвоем. До сих пор Шон не очень близок со своей матерью, так что в этом отношении ты поступила правильно. По крайней мере твои дети не чувствуют себя сиротами при живой матери.