Время моей Жизни - Ахерн Сесилия

А все же интересно, почему я не врала Дону Локвуду? Я обдумала этот факт и решила, что все просто — я не знаю его, он совершенно посторонний человек, какой смысл был ему врать? Его не волновала правда. Почему она так волнует всех остальных?

Я взяла телефон, открыла фотогалерею и стала перелистывать фотки. Дошла до синих веселых глаз и остановилась. Увеличила изображение и долго всматривалась в оттенки: аквамарин, зеленоватый хризолит, сапфир. Потом поставила фото на скринсейвер. Выглядело замечательно, и я положила телефон перед собой, чтобы синие глаза любовались мною.

— Чему ты улыбаешься? — спросил Жизнь так неожиданно, что я подскочила.

— Чему? Господи, ты меня напугал. Не надо подкрадываться ко мне, пожалуйста.

— Да я уж давно рядом сижу. Так что ты делала?

Я хотела было сказать «ничего», но посмотрела на фотку и честно ответила:

— Фотографии смотрела.

Это его удовлетворило. Он решил передохнуть и пошел на кухню. Грэм проводил его взглядом, удостоверился, что все остальные погружены в работу, встал и направился следом. Я надеялась, что вскоре один из них вернется обратно, но прошло пять минут, и я начала беспокоиться. Жизнь слишком долго торчит там в обществе Гулькина Хрена, надеюсь, он не пал жертвой его похабных домогательств. Я понимала, что это полная чушь, но от одной мысли мне стало дурно. Я подошла к шкафу, где хранятся папки с технической документацией, который умненькая Длинноносая разместила рядом с кухней, сделала вид, будто что-то ищу, а сама навострила уши.

— Значит, она врала, что знает испанский, — сказал Грэм.

— Угу, — невнятно подтвердил Жизнь с полным ртом. Судя по звуку, он что-то зачерпывал ложкой. Понятно, взял один из йогуртов Длинноносой, которыми у нас весь холодильник забит. Она на диете, фигуру бережет перед Великим Днем, и беспрерывно поедает эти приторные йогурты, в которых сахара больше, чем в пончиках.

— Так-так-так. И насчет курения тоже врала?

— Угу. — Шкряб, шкряб, шкряб ложкой.

— А знаете, я курю.

— Нет, я не знал, — без особого интереса ответил Жизнь.

— Мы с Люси часто вместе ходим туда, в секретное место. — Грэм понизил голос, но не потому, что раскрыл тайну курилки, а с подтекстом. Есть специальный тон, который мужчины используют, когда говорят друг с другом о своих любовных победах, по большей части воображаемых.

— На пожарную лестницу, — равнодушно, а главное, громко подтвердил Жизнь. Всякий, кроме Грэма, догадался бы, что он не хочет развивать эту тему.

— Я думаю, она на меня запала. И притворялась, что курит, чтобы ходить туда со мной. — Гулькин Хрен издал гнусный многозначительный смешок, забыв, что сам вечно за мной таскался на лестницу.

— Вы думаете? — Шкряб, шкряб.

— Ну, здесь-то трудно побыть наедине, столько народу кругом. Она вам что-нибудь говорила про меня? Да ведь ей и говорить не надо, вы и так все знаете, верно? Не бойтесь, мне вы можете рассказать.

— Да, знаю я действительно предостаточно, — сказал Жизнь.

Мне было неприятно, что Грэм в курсе. Мало того что он ко мне подкатывается со своими мерзкими предложениями, так еще и с моей Жизнью заигрывает.

— И что вы думаете? Она хочет чего-то?

— Хочет чего-то?

Шкрябанье прекратилось. Йогурт, видимо, кончился.

— Она мне отказала пару раз, врать не стану, но я ведь женат, а для такой, как Люси, это важно. И все-таки, мне кажется, она ко мне неравнодушна… Что она вам обо мне говорила?

Я услышала, как открылась дверца и хлопнула крышка помойки. Потом в раковине звякнула ложка. Потом кто-то печально вздохнул. Моя Жизнь.

— Грэм, скажу вам откровенно, Люси очень хотела бы относиться к вам хорошо, и порой вы ей симпатичны, но глубоко, глубоко, глубоко в душе она уверена, что вы абсолютный идиот.

Я улыбнулась, потихоньку закрыла шкаф и быстро вернулась за свой стол. Я убедилась, что, хоть он и подставил меня в разговоре с Эдной, на самом деле он на моей стороне.

Сотрудники, в первую очередь Грэм, были тихи и трудолюбивы как никогда, и до конца дня меня не уволили.

Дома, лежа в кровати, я знала, что Жизнь не спит — он не храпел. Мысленно я перебирала все, что случилось, наши разговоры с ним и со всеми остальными, и наконец пришла к определенному выводу.

— Ты ведь спланировал все это, верно? — спросила я в темноту.

— Что именно?

— Ты пришел в кабинет к Эдне и сказал ей правду, чтобы я пришла к мысли, что пора перестать врать.

— Похоже, кто-то слишком увлекся контент-анализом.

— Я права?

Молчание.

— Да.

— И что еще у тебя в планах?

Ответа я так и не дождалась. И это было к лучшему.

Зря я договорилась встретиться с Мелани. Во-первых, Жизнь всю ночь храпел и не дал мне выспаться, во-вторых, Мелани тусуется в жутко дорогих и выпендрежных местах, которых я давно избегаю. И сегодня она работает в самом крутом клубе города, во всяком случае, в этом месяце он признан таковым. У клуба даже названия нет — куда уж круче. И про него говорят «тот, на улице Генриетты». Смешно.

Это закрытое заведение. Точнее, так оно было задумано, но грабительские цены — за идиотский антураж, призванный убедить посетителей, будто они не в Старом Дублине, а в Голливуде, — привели к тому, что сюда пускают всех без разбора. На неделе заходи кто хочешь, главное, плати втридорога. Но по выходным вход только для тех, кого здесь считают потрясающе крутыми, запредельными и сногсшибательными. Сегодня вечер пятницы — вход только для запредельных, так что у моей Жизни шансы невелики.

Я слышала, модные тусовщики жалуются — с каждой неделей народу здесь все меньше и меньше. Они подозревают, что это примета времени. По мне, так примета времени в том, что шикарный клуб без названия устроили на месте бывших трущоб, самых жутких в Европе. Раньше тут жили нищие, по десять-пятнадцать человек в комнате, и у каждого дюжина болезней. Крысы, вши, уборная на улице.

Я нажала на кнопку и ожидала, что крошечная створка сбоку большой красной двери откроется, а оттуда выйдет гном. Но вместо этого дверь распахнулась и наружу вышел мужик в черном, лысый, как шар для боулинга. На посетителей он смотрел, как Прекрасный Принц, выискивающий свою Принцессу, пока злой папаша не успел женить его на богатой людоедке.

Я его вполне устроила, зато моя Жизнь нет, и в этом заключается горькая ирония: не надо приходить в клуб со своей жизнью. Ее надо оставлять дома, в ванной, рядом с феном и кремом для загара и всеми прочими прибамбасами, с помощью которых можно перестать быть собой.

Шар для боулинга смотрел на мою жизнь так, точно по случайности проглотил кусок дерьма. Жизнь полез было в карман за бумагами, подтверждающими, что он может всюду сопровождать меня, но я его остановила: