Не ходите, девки, замуж! - Веденская Татьяна

– Тсс, – прошипел он. – Кажется, они идут.

Мусяка с новообретенной бабушкой влетели в кухню. Маргарита Владимировна как могла упиралась, но была проконвоирована на кухню и заставлена пить чай. Все мы сели кругом, получили по чашке какой-то неопределенно-коричневой жидкости неприятного вкуса, но терпели. Сидели, натянуто улыбались и делали, что говорят, чем несказанно радовали Ваньку. Он ходил между нами с деловитым видом и наслаждался своим верховенством. Было заметно, что Владимир, мечущий в собственную мать молнии, сдерживается из последних сил.

– Ну все, Ванюш, я напился, – наконец не выдержал он. – И баранку съел.

– Ты не допил чафку. Пей! – менторским тоном заявил Мусяка и пододвинул ему чашку.

Володя жалобно посмотрел сначала на меня, потом на Мусяку и вздохнул. Я решила прийти ему на помощь. Не стоит же бить лежачего, это же нехорошо.

– У папочки дела. Папочке надо на работу поехать. Да, папа? Тебе же на работу надо?

– Да, на работу, – благодарно кивнул мне он.

– Но ты же ведь скоро вернешься, да? – продолжала я.

– Да? – с сомнением переспросил он.

– Конечно. У тебя же нет совсем уж длинной работы.

– Ты же не будешь удава пелеводить? – уточнил на всякий случай ребенок. Все мы, не сговариваясь, уставились на него.

– Удава?

– Переводить? – хором переспросили мы с Маргаритой, хотя чего удивляться. Как еще ребенок чуть старше двух лет должен понимать слова «длинная работа»? Особенно если ему постоянно говорить, что его папа что-то там переводит, а что это такое – вообще непонятно.

– Не буду, – заверил его папа. И повернулся ко мне. – Проводишь меня до выхода?

– Не уверена, что готова зайти так далеко, – захотела было отказаться я. Но назвался уж груздем – полезай на лестничную клетку с разъяренным супругом. Хотя с виду Владимир разъяренным не был. Он спокойно оделся, продолжая улыбаться. Поцеловал Мусяку, холодно кивнул Маргарите, отчего та побледнела и ушла обратно в кухню. Я нацепила тапки, накинула куртку, жалея, что сигарет нет даже в тумбе для обуви. Разговор предстоял не из легких, и это не вызывало сомнений, так как Владимир, стоило нам только выйти к лифту, изменился в лице. Он схватил меня за плечи, развернул и прижал к стене, не давая даже вдохнуть, и спросил, сведя брови и глядя мне прямо в глаза:

– Чего ты добиваешься? Это вообще не твое дело. Ты ее не знаешь, она тебе никто, – практически зарычал он.

– Ошибаешься. Во-первых, она мне – кто. Она бабушка моего сына. Во-вторых, отчего же это не мое дело? Я же с тобой живу, да?

– И что?

– Знаешь, раньше я тоже думала, что знаю, с кем я живу. Я уже смирилась, что ты такой, какой есть.

– Какой? Ну, какой же я? Какие у тебя ко мне претензии? – язвительно выкрикнул он и стукнул от бессильной злости кулаком по стене. Хорошие у нас все-таки стены. Крепкие, все снесут.

– Я думала, что ты, хоть и замкнутый, ледяной, застегнутый на все пуговицы болван, стремящийся защититься от любого риска, но… добрый и любящий, неспособный на жестокость. А теперь я вообще не знаю, что и думать. Кто ты такой? Чего от тебя следует ожидать?

– Ничего. Забудь об этом обо всем, – посоветовал он. И добавил: – Тебе нечего бояться.

– Почему? – полюбопытствовала я. – Откуда я знаю? А если я однажды сделаю что-то не так? Ну, котлеты у меня подгорят, или я скажу что-то не то. Вдруг ты решишь так же вот и меня выбросить из своей жизни и сделать вид, что ничего не было?

– Нет, – после очень долгой паузы ответил он. Но потом добавил: – Уверен, ничего ТАКОГО ты бы просто не смогла сделать.

– НИЧЕГО? – разозлилась я. За кого он меня принимает?

– Ну что может случиться?

– Напряги-ка воображение. Что, если я, предположим, тебе изменю? Или уйду от тебя? Или встречу кого-то, кто захочет сделать меня своей?

– Сделать своей? Слова-то какие смешные – своей, твоей. Что за бульварщина? Мы не в пещерном веке живем, – неуверенно усмехнулся он, отводя глаза.

– Пусть бульварщина, – кивнула я. – Но что, если такое случится, что ты сделаешь?

– Но… зачем тебе это? – спросил он.

– Что это? – не поняла я.

– Зачем тебе другой. Тебе плохо со мной? – спросил он. Я посмотрела ему в глаза, на его растрепанные, чуть подернутые сединой волосы. Он был хорош, очень хорош, но не в этом было дело.

– Да пойми ты, в конце концов, – замотала головой я. – Я же не с тобой. Я не с тобой, а ты не со мной. Мы сами по себе, просто живем… нет – сосуществуем.