Уроки зависти - Берсенева Анна

Кажется, здороваясь, он слишком сдавил маме кисть – она побледнела. Это Любу слегка удивило: его рукопожатие никак не напоминало нарочитую демонстрацию силы, оно было просто крепким и приятным. Как, впрочем, и вся его внешность – Сигурд был высокий, широкоплечий, и сильная проседь в его густых вьющихся волосах смотрелась очень красиво.

– А вы давно из России? – тихо спросила мама.

Люба взглянула на нее с еще большим удивлением. Чтобы мама интересовалась подробностями жизни совершенно незнакомого человека? Никогда такого не бывало!

Неизвестно, какие качества Люба унаследовала от своего неведомого отца, но самодостаточность – это в ней точно было от мамы. Да вдобавок у той еще и тактичности сверх всякой меры. И что это она вдруг спрашивает, когда прибыл с родины Бернхардов гость? Не все ли ей равно?

– Ой, давно я из России! – весело ответил Сигурд Яновский. – Двадцать пять лет в Германии собкором отработал. А как пошло такое дело, перестройка и полная свобода, – почему, думаю, на пенсии здесь не осесть? Практически родина. Вот, приземлился во Фрайбурге.

– Сначала выпей, – напомнил Менцель-старший, – а потом будешь давать интервью.

Тут Люба спохватилась, что запоздавшему гостю необходимо не только выпить, но и поесть, а для этого еду следует разогреть и стол для него сервировать заново.

И она поспешила в кухню, оставив гостей разглядывать кинжал и обсуждать сравнительные достоинства охотничьих ружей, составлявших солидную Бернхардову коллекцию.

Вечер шел как по писаному и так же завершился: распили мальвазию, выразили по этому поводу все положенные восторги, торжественно разрезали именинный пирог – самый большой из испеченных мамой, восхитились ее кулинарным талантом и вниманием к зятю…

Гостей провожали уже в темноте.

К вечеру стало прохладно, но зато утих ветер, поднявшийся было днем. Небо вызвездило, оно переливалось над столетними деревьями Берггартена, и казалось, что звезды сияют прямо на вершинах огромных дубов.

У мамы разболелась голова – видно, кто-нибудь все же соблазнил ее выпить вина, – и на улицу она не вышла. А Бернхард с Любой проводили гостей до самых ворот.

Обратно возвращались молча. Им нравилось идти по лесной аллее к своему дому, в надежные его объятия, нравилось сияние звезд в чистом темном небе, и далекий крик ночной птицы в горах, и то, что обоим все это нравится одинаково. Да, именно одинаково – Люба чувствовала это, хотя Бернхард в Шварцвальде родился, а она о самом существовании этой местности и узнала-то всего три года назад.

– Давай ничего не будем убирать сегодня? – предложил он. – Мы успеем сделать это завтра. А сейчас отправимся прямо в спальню.

– Давай, – кивнула Люба.

Намерения мужа были для нее ясны, как божий день. Он не то чтобы устал – как всякий врач, да еще работающий в реанимации, Бернхард был очень вынослив, – но ему хотелось поскорее оказаться в постели с женой.

Люба прислушалась к себе, к своему телу, – она уже умела это делать. Хочет она Бернхарда сейчас? Пожалуй, нет: хлопоты, связанные с приемом гостей и с долгим с ними общением, не столько утомили ее, сколько отвлекли от того ровного течения жизни, на фоне которого обычно и возникала у нее физическая тяга к мужу.

Но, в конце концов, не обязательно ведь каждый раз делать это в охотку. Люба уже убедилась, что мужчина хочет секса всегда, во всяком случае, с Бернхардом дело обстоит именно так, а женщина все равно не каждый раз получает от него удовольствие, а значит, иной раз может и потерпеть – просто порадовать партнера.

Это она и решила сегодня сделать.

Бернхард не был грубым в постели. Вернее, его грубость имела не душевный, а лишь физиологический характер. Он относился к близости с женой таким образом, чтобы доставить и ей, и себе максимально возможное удовольствие, а это означало для него, что он должен соблюдать ряд определенных правил, которые позволяют такое удовольствие получить. И что поделаешь, если эти правила вовсе не напоминают прелестные тонкости, которые описываются в дамских розовых романах? Что поделаешь, если объятия, от которых у женщины и мужчины наступает возбуждение, – это всегда объятия крепкие, а движения, которые совершает мужское тело, соединяясь с телом женским, – это всегда движения резкие и жесткие?

Именно резкие движения делал Бернхард сегодня, и крепко он обнимал жену. И ему совсем не обязательно было знать, что сегодня она все это лишь перетерпела.

Люба была ничуть не в обиде на мужа за такую его непроницательность. В конце концов, ей просто лень было сегодня потрудиться вместе с ним, вот она и не получила никакого удовольствия, а он-то делал все как всегда. И как всегда ласково поцеловал ее, когда все закончилось, и нежно погладил по плечам и груди.

– Как бы Клаус от нашего шума не проснулся, – сказала она, лежа рядом с отдыхающим мужем.

Менцель-старший остался ночевать в доме сына.

«Что-то я переборщила с экстазом», – подумала Люба, вспомнив, как громко вскрикивала, чтобы Бернхард достиг полного удовольствия.

– Не думаю, что он может услышать, – возразил тот. – Здесь стены как в крепости.

Это уж точно. Дом в Берггартене существовал в неизменном виде с восемнадцатого века и охранялся государством. Когда четыре года назад, незадолго до знакомства с Любой, Бернхард взялся приспосабливать его к современным представлениям об удобстве, то пришлось делать не просто ремонт, а настоящую реставрацию. Так что темные бревна, из которых он был построен, принадлежали к тем временам, когда к строительству относились основательно, и были эти бревна огромны, как в жилище великана.

Супружеской спальней являлась у них не та комната, в которой Люба провела свою первую ночь в Берггартене, а другая, побольше. Но стиль этой комнаты был такой же, как и во всем доме, и стиль этот Люба менять не стала, потому что он нравился ей своей надежностью и простотой.

Вход в ванную был не из коридора, а прямо из спальни. Лежа под включенным торшером – Бернхард не любил секс в темноте, говорил, что это лишает его половины удовольствия, – Люба ожидала, когда он закончит плескаться и уляжется. Ей хотелось спать, и душ поэтому хотелось принять поскорее.

Наконец он появился в дверях ванной, голый, благоухающий гелем с древесным запахом.

«Как будто дубовой корой натерся», – почувствовав этот приятный аромат, подумала Люба.

Ароматические пристрастия мужа вообще нравились ей. Бернхард и для нее парфюмерию выбирал, и всегда безошибочно.

Впервые он занялся этим в Париже, через год после того как Люба осталась жить с ним в Берггартене. Он тогда повез ее во Францию на выходные, сказав, что намерен купить для нее какие-то исключительные духи «Эсте Лаудер», и такие продаются только в «Галери Лафайетт», и ее ждет большой сюрприз.