Утро после «Happy End» - Веденская Татьяна

– Во всяком случае, эти фонды – очень рисковое предприятие. Ты можешь себе это позволить. Каждый может рискнуть своими деньгами. В принципе, можно пойти и просто в казино. Там будет сто процентов прибыли в минуту. Хозяевам.

– Не хочешь – как хочешь, но зачем другим пытаться испортить настроение? – обиделась Динка. Оказалось, что мое сравнение с казино было ей как по больной мозоли. Она под страшным секретом сообщила, что ради дополнительной линии процентов в ее паевой структуре ей надо увеличить взнос до пятидесяти тысяч.

– Что? – ужаснулась я. – Это же чистая разводка!

– Почему? – Динка нездорово горячилась. – Это же везде так. Чем больше вложишь, тем больше прибыль. Закон бизнеса.

– Эти твои линии процентов – закон кидалова! – возмутилась я.

– Мне надо всего-то какие-то десять штук, – невменяемо повторяла Динка. Я даже подумала посоветоваться с Костей, но он в силу моей беременности вообще считал, что мне стоит завязать со всеми моими «дурацкими» подружками. Зачем было раздражать его еще больше. Тем более что все равно остановить Динку было нереально. Она заняла свои десять штук у главврача. Кажется, сказала, что они нужны ей для того, чтобы достроить дачу. Я так и вижу Динку с тяпкой в одной руке и навозом в другой. Да у нее никогда не будет дачи. Подобных радостей нам с ней хватало и на исторической родине. Скорее, она выбросит деньги на помойку, чем купить себе добровольное садово-огородное ярмо. На мой скромный взгляд ее инвестиционная контора как раз и была чем-то вроде помойки для денег. Одно дело профессионально заниматься фондовым рынком, разбираться во всяких заумных индексах и высчитывать тенденции. Но, как говорит Костя, даже и в этом случае неизбежен определенный процент потерь. Но вариант, где ты просто отдаешь все свои деньги (и десять главвачевых тысяч) какому-то доброму дядечке в костюме, а он взамен обещает тебе бесконечно долгую и прекрасную финансовую жизнь – в это я не могла поверить. Как ни пыталась. Но я уже никак не могла помешать Динусе катиться по ее наклонной плоскости. Хотя…за весну ее наклонная принесла ей действительно неплохие деньги.

– А ты не верила! – сияла от счастья она. Я задумалась. Может, действительно мы с Костей идем не тем путем? Самое сложное на свете – найти нужный путь, даже если это путь железнодорожного поезда. Когда-то я выбрала путь, который направлял электричку к Москве. Теперь мы с мужем выбрали ипотеку и вот уже третий месяц пытались получить распоряжение Внешторгбанка, которое давало бы нам право потратить кучу своих денег, чтобы купить в кредит под бешеные проценты дорогущую квартиру. Когда Костя попытался подсчитать, сколько он переплачивает, ему чуть не стало дурно.

– Я сейчас упаду с сердечным приступом, – пожаловался он.

– Может, лучше не считать? – робко предложила я.

– Действительно. Ведь это надо для нашего ребенка! – согласился Костя и больше не нагружал меня мыслями о том, сколько денег мы выбросим в трубу за те десять-пятнадцать лет, что будем должны банку. Хотя я не верю, что он об этом не думал. Нет. Просто не грузил. А Динка получала дивиденды со своего инвестиционного портфеля. Это был ее путь. Да, в этот раз мы ехали в разных составах. Мы только и делали, что теряли. Она – получала. Но я совершенно ей не завидовала. У нас с нею были разные цели. Мне только и был нужен дом. Дом, в котором бы я могла растить человека, который жил у меня в животе. Человека, который, если верить УЗИ, сделанному на восемнадцатой неделе, был мужчиной. Я носила под сердцем маленького мужчину, и ничего более важного, чем этот поразительный, потрясающий факт, не было и быть не могло на свете.

Глава 4.

Про всякую всячину и лучший способ не грустить

Беременность – марафон в девять месяцев, где ты каждую минуту рискуешь сойти с дистанции. Весь маршрут делится на сектора – триместры, каждый из которых имеет свои характерные черты. В первом триместре ты одновременно боишься и того, что родишь, и того, что родить не сможешь. Одна часть мозга, которая отвечает за рационализм (наверное, это мужская часть), талдычит, что ребенок – это страшная ответственность. Что его потом придется любить, бояться за него, снова делать с ним школьные уроки (страшный кошмар моей жизни), переживать за его ссадины и заливать коленки зеленкой. И эта половина мозга малодушно пытается найти способ избежать всей этой мутоты. В конце концов, первый триместр – это еще срок, когда «всякое может случиться». Но вторая часть мозга, несущая в себе алогичное женское начало, всей своей нерациональной сутью вцепляется в происходящие внутренние процессы и заставляет вас зажать кулаки. Только бы доносить. Любой ценой. Господи, сохрани. Время течет, вы потихоньку разжимаете кулаки. Ко второму триместру становится понятно, что можно уже особенно и не дергаться. Город будет, саду цвесть. Именно во втором триместре вы имеете шанс узнать пол ребенка. У меня, как я уже сказала, оказался мальчик. Когда тетя-доктор мне походя объявила: