Реанимация чувств - Степановская Ирина

Но это не соответствовало действительности. Азарцев был не бирюком, а просто спокойным, уравновешенным человеком. Он не любил сцен, не любил громких слов, восторженных излияний в любви и бешеных обвинений в неверности. Он никогда не раздумывал о том, что такое есть жизнь. Он привык жить благополучно, но твердо знал, что для этого он обязан что-то хорошо уметь делать. И он умел делать хорошо все, за что бы ни брался. С годами он выучился шутить. То есть это окружающие принимали то, что он говорил, за шутки – на самом деле он просто коротко цитировал классиков-юмористов, так как у него была хорошая память, он много читал и имел хороший литературный и музыкальный вкус. Литературу, театр, музыку он впитывал как губка и оставлял в памяти на долгие годы. Он считал, что мужчина в жизни должен заниматься каким-то более серьезным делом, чем искусство, но если долго не бывал в театре или консерватории, то испытывал психологический дискомфорт.

В последние годы постоянный психологический дискомфорт объяснялся и другими причинами. Лопнули два его крупных начинания. Азарцеву пообещали больницу, руководство крупной больницей, которую он должен был построить. В годы, когда новые больницы не создавались вообще, такое строительство было равносильно подвигу. Он его и совершил. Как выяснилось, не для себя. Качать права было бессмысленно и бесполезно – и он передал полномочия конкуренту.

Быть просто хирургом, как раньше, уже не позволяли внешние условия. Только немногие специалисты даже в Москве могли своим трудом обеспечивать себе и семьям достойную жизнь. Нелегальные денежные поступления Азарцева не удовлетворяли. Бросить медицину и переучиться, к примеру, на бухгалтера он не мог. Если бы он хотел быть бухгалтером или банковским служащим, то сразу бы выбрал соответствующую специальность. Но он всегда хотел стать врачом, он шел к этому естественным путем, то есть шесть лет честно отучился в медицинском институте, потом год – в интернатуре, еще два года – в ординатуре, а потом, уже работая заведующим отделением, еще четыре года трудился над диссертацией, которую с успехом защитил.

И что? После того как доктор стал наконец защищенным специалистом, для того чтобы прокормиться, ему нужно податься в рыночные торговцы, в бухгалтеры или в охранники? Чепуха. А Азарцев стал не только квалифицированным хирургом, но и специалистом по строительству. В сметах, расходах, санитарно-гигиенических требованиях он разбирался теперь лучше, чем у себя на кухне. Многие строят загородные дома, а Владимир Сергеевич заболел идеей построить загородную клинику, в которой пациенты могли бы поработать над своей внешностью, не выезжая за границу. Он хотел сочетать хирургическую помощь с проблемами снижения веса и коррекцией фигуры, бальнеолечением и физиотерапией. Кроме того, он мечтал установить в своей клинике отношения коллегиальности между врачами и отношения дружбы и полного доверия между врачами и пациентами. В общем, конечно, доктор Азарцев был мечтатель.

"Но почему бы не попробовать? – думал он. – Все зависит от коллектива. А набрать коллектив – в моих силах".

Самому ему пришлось переквалифицироваться в хирурга-косметолога. Но после больших полостных операций, которые он выполнял, новая специальность показалась ему не очень трудной. Во времени Азарцева, вообще-то, никто не ограничивал. И вот наконец дело было почти уже сделано. Пора уже и открывать клинику. Подошло время платить первые проценты. Менеджер по рекламе ждал сигнала, чтобы начать раскрутку новой фирмы. Составлены объявления в газеты, журналы и на радио. Отпечатаны буклеты, чтобы опускать в почтовые ящики, и набрана сеть агентов. Приготовлены рекламные фотографии с надписями "Что было" и "Что теперь". На воротах перед въездом установлена видеокамера, а на дверях клиники скоро прикрепят красивую табличку "Косметологическая клиника доктора Азарцева".

Обо всем этом думал Азарцев, пока вез Валентину Николаевну по Кольцевой, по высохшему асфальту четвертой полосы, среди равномерного шуршания шин других машин, мимо ярких огней фонарей, оставляя высоко над головой указатели рекомендуемой скорости – сто километров в час. Они и ехали со скоростью сто. Азарцев не любил нарушать правила.

Когда они только отъехали от дома Толмачёвой, он спросил Тину, куда она хочет поехать вначале – смотреть клинику или поужинать в ресторане. Тина выбрала первое. Она уже сто лет не была в ресторанах, и ехать ей туда не очень хотелось, к тому же она не была готова появляться на публике.

"Сначала посмотрю клинику, а там видно будет", – решила она. Хоть она и не признавалась себе, все-таки сцена в коридоре подействовала на нее угнетающе. Мысли о сыне-прогульщике, оказавшемся невольным свидетелем пикантной ситуации, ворочались в тяжелой от супрастина голове. И сама эта сцена… Воспоминание о ней Тину будоражило. Чувственность была ей присуща, а в браке эта чувственность выхода не находила. Какое-то время назад эта проблема решалась с Барашковым, но эта связь, видимо, исчерпала себя и удовлетворения (Тине, во всяком случае) не приносила. Объятия в коридоре ее раздразнили, и только. Никто, конечно, не мог сказать, что было бы дальше, если бы сын внезапно не вернулся.

Все-таки Валентина Николаевна была женщиной строгих правил и искренне считала, что в первую же встречу ложиться с мужчиной в постель совершенно неприлично. Поэтому, с одной стороны, она даже была рада тому, как все обернулось. Но, с другой стороны, нервы ее были напряжены, сердце билось чаще обычного, и Валентине Николаевне хотелось то ли плакать, то ли смеяться, то ли закатить истерику. В таком состоянии она и села в машину и пребывала в нем, пока не подействовало лекарство. Так в полудреме Тина ехала по широкой дороге, даже не подумав уточнить, куда же все-таки они направляются.

"Пусть все идет своим чередом, что ни делается – все к лучшему", – решила она. По Кольцевой они всей семьей ездили раньше на дачу, теперь – на строительство дома. Тине нравилось ездить в машине, но ездить с мужем и сыном она не любила. Ее раздражало, что оба они всю дорогу так и сыпали неприличными анекдотами, крутили головами и хохотали. В конце концов она забивалась на заднее сиденье и со странной отрешенностью смотрела в окно. Почему-то ее умиляло, что, выехав из какой-либо точки на Кольце, обогнув всю Москву, можно туда же вернуться.

"Как на детской карусели", – думала Тина. Она помнила роман Ремарка, который назывался, кажется, "Жизнь взаймы". Там описывались гонки по кольцевой автотрассе – из Брешии в Брешию. Брешия – был небольшой городишко в Италии, место старта и финиша, он существует и сейчас. Но в нашем языке "Брешия" вызывает странные ассоциации. И Тина, разум которой затуманила порядочная доза лекарства, повторяла название городка со странным смыслом. Ей казалось, что вся ее жизнь катится из одной бреши в другую. У Валентины Николаевны слегка кружилась голова, ей мерещилось, что она кружится в машине по гоночному кольцу, бессмысленно и бесконечно, куда-то вниз, к центру огромного кратера, где должно произойти что-то страшное – взрыв, например. Она понимала, что ее ощущения сродни бреду, но усилием воли не могла остановить это безнадежное скатывание вниз.