Зоя - Стил Даниэла

— Мне очень жаль, что меня не было в Париже, когда он приезжал.

— С тех пор как ты уехал, все было так ужасно…

И Машка… О боже, бедная Машка… по крайней мере, Пьер сказал, что ее-то застрелили сразу. Но другие…

— Не думай больше об этом. Забудь.

— Такое разве забывается? — Она все еще сидела у него на коленях, как во время разговоров с отцом, давным-давно.

— Ты должна себя пересилить, Зоя. Вспомни о своей бабушке, подумай, какой смелой она была. Она увезла тебя из России, спасла тебя, даровала тебе свободу и жизнь. Она привезла тебя в Париж не для того, чтобы ты перестала надеяться, отреклась от всего и сидела взаперти, моря себя голодом. Она привезла тебя сюда в поисках лучшей жизни, в поисках счастья.

Теперь ты просто не имеешь права опустить руки — это было бы предательством по отношению к графине, к ее памяти, ко всему, что она делала для тебя. Ты должна отблагодарить бабушку, сделать все возможное, чтобы наладить свою жизнь.

— Наверное, ты прав, но сейчас это так трудно. — И тут, что-то вспомнив, Зоя робко взглянула на Клейтона. — Перед смертью бабушка рассказала мне о деньгах. Я собиралась отослать их тебе, но пришлось ими воспользоваться. — Она слегка покраснела и стала вновь похожа на себя прежнюю.

— Я рад, что они пригодились. — Клейтону было неловко, и он сменил тему:

— Владимир говорит, что ты уже несколько месяцев не танцуешь.

— С тех пор как бабушка заболела, а потом умерла, после приезда Жильяра… я не могла заставить себя вернуться в балет.

— Теперь это не имеет значения. — Он обернулся и, заметив самовар, ностальгически улыбнулся.

— Что ты хочешь этим сказать? Знаешь, Дягилев снова приглашал меня на гастроли. Теперь я могла бы поехать. — Она снова всхлипнула, а он улыбнулся.

— Нет, не могла бы.

— Почему же?

— Потому что ты едешь в Нью-Йорк.

— Я? — Она не верила своим ушам. — В Нью-Йорк? — В этот момент у Зои был вид ребенка, и он рассмеялся.

— Потому что ты выходишь за меня замуж. Даю тебе две недели на сборы. Что скажешь?

Она посмотрела на него широко раскрытыми глазами.

— Ты это серьезно?

— Да, если ты согласна выйти за меня. — Он вдруг осознал, что Зоя носит графский титул. Но это только пока он на ней не женился. А потом до конца жизни она будет миссис Клейтон Эндрюс. — Если вы настолько глупы, что хотите связать свою жизнь со стариком, то пеняйте на себя, мисс Юсупова. Я вам о своем возрасте больше не собираюсь напоминать.

— Хорошо. — Она прижалась к нему, как потерявшийся ребенок, и снова заплакала, но теперь это были слезы радости.

— А теперь, — сказал он, осторожно ставя ее на ноги и вставая сам, — возьми с собой кое-какие вещи. Я сниму тебе номер в отеле. Буду присматривать за тобой, пока мы не уедем. Я не хочу стучаться в эту дверь еще две недели и кричать: «Telegramme!»

Зоя засмеялась и вытерла слезы.

— Как же подло ты меня обманул!

— Но и ты хороша: притворяешься, что тебя нет дома. Ладно, собирай вещи. Мы можем зайти сюда через несколько дней и забрать то, что ты захочешь взять с собой.

— У меня немного вещей. — Она оглядела комнату, где не было почти ничего, что бы ей хотелось взять с собой — разве что самовар и кое-какие бабушкины вещи. Зое хотелось все забыть и начать новую жизнь.

И вдруг она с ужасом посмотрела на Клейтона:

— Ты серьезно? — А вдруг он передумал? Что, если он снова бросит ее здесь или в Нью-Йорке? Он увидел страх в ее глазах и инстинктивно потянулся к ней.

— Конечно, серьезно, малышка. Мне надо было забрать тебя с собой в прошлый раз. — Но они оба знали, что тогда она не могла покинуть бабушку. В то время Евгения Петровна была недостаточно здорова, чтобы ехать с ними. — Я помогу тебе упаковать вещи.

Она уложила вещи в маленький, до смешного маленький чемодан, а затем вспомнила о собаке. Зоя не могла оставить Саву здесь, она была единственным оставшимся у нее близким существом — конечно, не считая Клейтона.

— Могу я взять Саву с собой?

— Конечно. — Он подхватил собачку, которая норовила лизнуть его в подбородок, затем взял Зоин чемоданчик, а она выключила свет. Не оглядываясь, она захлопнула дверь и пошла вниз по лестнице за Клейтоном. В новую жизнь.

Чтобы собрать свои вещи, ей потребовалось несколько часов. Она уложила самовар, книги, бабушкино шитье, ее шали, свои платья и их кружевную скатерть, но больше почти ничего не было. Все остальное Зоя раздала — князю Владимиру, нескольким друзьям и священнику собора Александра Невского.

Они попрощались с князем, она пообещала писать.

А через несколько дней она стояла в мэрии рядом с Клейтоном, где их объявили мужем и женой. Это было как во сне: она смотрела на него, а по ее щекам медленно текли слезы. Она потеряла все — а теперь даже собственное имя. У нее был только Клейтон. По дороге в гостиницу Зоя так к нему прижималась, что казалось, будто она боится, что он снова передумает.

Они провели еще два дня в Париже, а затем поехали на поезде в Швейцарию, где решили провести медовый месяц; Зоя призналась Клейтону, что ей очень хочется снова увидеть перед отъездом Пьера Жильяра.

Они ехали до Берна два дня с бесконечными остановками, но, когда она проснулась в последний день путешествия, у нее замерло сердце. Покрытые снегом вершины гор приветствовали ее, и на мгновение Зое показалось, что она снова в России.

Жильяр встретил их на вокзале, и они поехали к нему домой. Жена Жильяра была няней детей Романовых. Она со слезами поцеловала Зою, и весь обед прошел в воспоминаниях. Им было что вспомнить — и горе, и радости объединяли этих людей.

— Когда вы возвращаетесь в Екатеринбург? — тихо спросил Клейтон, когда Зоя с женой Жильяра ушли смотреть фотографии.

— Как только соберемся с силами. Жизнь в Сибири тяжело далась моей жене. Я не хочу, чтобы она снова со мной ехала. Мы договорились встретиться с Гиббсом и посмотреть, сможем ли мы выяснить еще что-нибудь.

— Разве теперь это имеет значение? — Клейтон говорил совершенно откровенно. Ведь все уже было позади, и не имело смысла цепляться за трагическое прошлое. Он часто говорил об этом Зое. Жильяром же владела навязчивая идея. Впрочем, понять его было можно: в течение двадцати лет он был неразлучен с царскими детьми, он вложил в них всю свою жизнь.

— Для меня — да. Я не успокоюсь, пока не узнаю все, пока не найду тех, кто выжил.

Клейтону эта мысль показалась неожиданной.

— Разве это возможно?

— Я в это не верю. Но я должен удостовериться, иначе я никогда не успокоюсь.

— Вы их очень любили.

— Мы все их любили. Это была удивительная семья; даже некоторые охранники в Сибири смягчались, когда узнавали их поближе. Приходилось постоянно менять охрану, чтобы поддерживать строгие порядки. Это постоянно срывало планы большевиков. Николай был добр ко всем, даже к тем, кто разрушил его империю. Не думаю, что он простил себя за то, что отрекся от престола в их пользу. Он постоянно читал книги по истории и говорил мне, что когда-нибудь мир скажет о нем, что он не исполнил своего долга… отступился… Эта мысль наверняка мучила государя…