Глашенька - Берсенева Анна

Бессонная ночь простиралась перед ней, как сплошные снега Заполярья. Невозможно было ее одолеть, но и миновать – невозможно.

– Дура ты блаженная. – Люда даже по лбу себя постучала для убедительности. – Ты что думаешь, мужик, да еще на зоне, это тебе лебедь белый? Божий дух ему нужен? Ни жратвы не везешь, ни курева. Белье постельное не взяла! Девки молодые к зэкам едут, и те соображают. А ты-то баба взрослая – и никакого понятия. Баловал он тебя, видать, вот и разбаловал на свою голову. Ладно, не переживай, – смягчилась она, взглянув на Глашино расстроенное лицо. – Сейчас не прежние времена, что надо, везде все купишь. Я Виктору скажу, чтоб к магазину тебя подвез. В стекле только ничего не бери – не разрешают. Круп бери побольше: кашу ему будешь варить, супы всякие.

Что все необходимое можно купить и в Регде, мало утешило Глашу. Дело было не в том, что она не привезла продукты и постельное белье из Пскова. Но ведь она даже не подумала об этом… Мысли ее были заняты только тем, что Люда презрительно назвала «Божьим духом». И Глаша была совершенно согласна с Людиным к ней презрением.

Молчаливый Виктор с равнодушным, каким-то помятым лицом довез ее на своей раздолбанной «девятке» до магазина. От расстройства она скупила там все, что показалось ей мало-мальски пригодным для еды, даже овощные консервы в огромных железных банках. В результате сумки, которые продавались здесь же – вообще, ассортимент местного магазина явно был приспособлен для посещения зоны, – получились такими, что Глаша с трудом оторвала их от пола.

«Житана» в регдинском магазине не оказалось. Глаша вспомнила – Лазарь говорил, что его проще покупать за границей. Она купила крепкий красный «Голуаз», хотя аляповатый вид упаковки заставлял подозревать, что произведен он где-нибудь неподалеку, на местном оборудовании.

Из-за «Житана» она расстроилась особенно.

– Консервы не пропустят, – бросив короткий взгляд на ее сумки, сказал Виктор.

«Рентген у него в глазах, что ли?» – сердито подумала Глаша.

– Люда сказала, только в стекле нельзя, – возразила она. – А эти жестяные.

– Все равно прикопаются, сотню лишнюю сдерут. Садись, поехали уже.

Утром, выглянув в окно, Глаша испугалась, что поездка не состоится – такой кружил на улице ветер, такой валил снег. Но оказалось, что снег с ветром и морозом – удачное сочетание: снег сухой и легкий, дорогу сразу же разметает, и заносов на ней нет.

Дорога пронзала громадные снежные пространства, как стрела, летящая в цель. Только цель неясна была в сплошной метели.

У ворот колонии Виктор взял у Глаши деньги и спросил, не подождать ли ее.

– Может быть, я… – начала было Глаша. Но тут же себя оборвала: – Не надо ждать.

Объяснение с начальником колонии – Люда сказала, что его зовут Геннадий Петрович Анушкин, и велела передать от нее привет, – оказалось гораздо проще, чем Глаша предполагала. Во всяком случае, долгих объяснений ему от нее не понадобилось.

– Заявление на свидание Коновницын не подавал. Сюрприз решили сделать Лазарю Ермолаевичу? – с усмешкой перебил он ее объяснения. – Он вас не ждет, а вы вот она, приехали? Так ведь так такие вопросы не решаются.

Глаша достала конверт с заранее приготовленными деньгами и положила на стол перед Анушкиным. Тот бросил взгляд на конверт и снова усмехнулся.

– Я не об этом, – сказал он. – По деньгам он и без вас решит. – И многозначительно добавил: – Если сочтет нужным. Сочтет, вы как думаете?

Глаша молчала. Она не знала, что ответить на этот вопрос. Молчание висело в духоте кабинета. Анушкин первым нарушил его, видно поняв, что от Глаши толку не добьешься.

– Ладно, – сказал он. – Идите в гостевой дом. Как отсюда выйдете, сразу направо, потом налево до упора. Там барак такой длинный, не перепутаете. Скажете, что я вас прислал и чтобы комнату вам отвели. Квитанцию выпишут, в бухгалтерии оплатите потом. Идите и ждите.

– Спасибо, Геннадий Петрович, – сказала Глаша.

– Сумки забирайте, Глафира Сергеевна, – с усмешкой напомнил он, когда она уже стояла у двери. И повторил: – Идите и ждите.

Она шла и ждала. И потом, когда уже вошла в комнату, расположенную в самом конце барачного коридора, то села на стул и ждала тоже. Она не отводила взгляд от двери. Это было самое мучительное ожидание, которое она знала в жизни.

В глаза ей потек пот, и она догадалась, что не сняла платок. Размотала платок, положила на стол. Метель гудела за окном, снег бился в стекло. Она встала, подошла к окну, прислонилась к стеклу лбом. Оказывается, несмотря на пот, лоб у нее был такой холодный, что она даже оконного холода не почувствовала.

Скрипнула дверь у нее за спиной. Глаша обернулась так резко, что ударилась лбом о стекло и чуть его не выбила, и чуть не упала.

Лазарь стоял на пороге. На нем был черный бушлат. Арестантский, это сразу было понятно. Он стоял в дверном проеме, не проходя в комнату. Может быть, он ждал, что она скажет, ведь и она ждала в тревоге, что скажет он, или, может…

Но все это – неясность ожидания, лихорадочность тревоги – длилось ровно до того мгновения, когда они увидели друг друга. Глаша шагнула к нему. Ноги у нее подкосились. Если бы он не подхватил ее, она упала бы. Как он успел ее подхватить, если секунду назад стоял в дверном проеме? Секунда – это очень много, оказывается.

– Глашенька.

Он выговорил ее имя и больше ничего уже сказать не мог. И она не могла, да и не нужно это ей было. Ни своих не нужно было слов, ни его. В то мгновенье, когда она увидела его перед собою, потребность слов, объяснений, вообще потребность что-то понимать и решать исчезла навсегда. Да! Навсегда.

Жизнь предстала ясной, пронзительной, будто яркой вспышкой озарилась. Глаша вскинула руки, Лазарь склонил голову, и, обхватив за шею, она стала целовать его – быстро, сбивчиво, не находя его губы, никак не находя, да что же это такое… Пока он не обнял ее так, что она замерла, и не поцеловал не многими, сбивчивыми, а одним долгим поцелуем.

Поцелуй длился и длился. Он был – как вода в ключе.

Лазарь обнимал ее, Глаша скрылась в нем, будто птица в дереве… Райское это было дерево, бесконечно бы она жила в его ветвях.

Но только видеть же ей хотелось его, видеть!

– Мне тоже, – сказал он, отрываясь от ее губ.

Может, она это вслух сказала, что видеть его хочет? Да нет, не могла вслух, они же целовались.

– Как ты услышал, что я думаю? – спросила она.

Слезы текли по ее щекам, но она смеялась.

– Так, – ответил он. – Услышал.

– Лазарь, я такая дура, – сказала она. – Прости меня!