Французская революция, Бастилия - Карлейль Томас

На корме стоящих на якоре трехпалубных гигантов развеваются вымпелы, голоса поддерживающих борьбу за свободу философов становятся все громче разве может какой-нибудь Морепа устоять против такого ветра? За океан отправляются добровольцы. Суровые генералы-янки, такие, как Гэйтс или Ли, "носящие под шляпой шерстяные ночные колпаки", встают на караул при виде представителей французского рыцарства, а новорожденная демократия не без удивления видит, что "деспотизм, умеряемый эпиграммами" встал на ее защиту. Да, так это было. Рошамбо, Буйе, Ламет, Лафайет (одни служили раньше в королевской армии, другие нет) - все они обнажили шпаги, приняв участие в святой борьбе за свободу народа. Им предстоит сделать это еще раз, но уже по другому поводу.

С Уэссана доносится гром корабельных орудий. Ну а чем занимался в это время наш юный принц, герцог Шартрский, - "прятался в трюме" или, как герой, своими действиями приближал победу? Увы, во втором издании события описываются несколько иначе: оказывается, никакой победы не было, говоря точнее, победил англичанин Кеппель^[107]. Громкие аплодисменты, которыми наш юный принц был встречен в Опере, сменились насмешливым шепотом и взрывами смеха, и это приносит принцу нескончаемые огорчения, ведь ему так хотелось стать адмиралом.

А тут еще беда, которая случилась с "Ville de Paris", левиафаном морей! Англичанин Родни захватил корабль, а с ним еще несколько других^[108], успешно применив "новый маневр прорыва неприятельской линии". Вспомним, что говорил Людовик XV: "У Франции никогда не будет флота". Храбрый Сюффрен^[109] вынужден возвратиться из Гай-дер-Али, покинув индийские воды. Единственная его заслуга в том, что он вернулся, не испытав горечи поражения. Если, однако, учесть поддержку, которая была ему оказана, то, надо сказать, он вел себя как герой. Теперь наш прославленный герой морей мирно отдыхает в своих родных Севеннах, выпуская кухонный, а не пороховой дым из труб старого замка Жолес, которому еще суждено приобрести иную славу, но в другое время и в связи с другим человеком. Храбрый Лаперуз снимается с якоря и отплывает в дальние моря^[110] для блага людей и своего короля, который интересуется географией. Увы, все и здесь кончается неудачей. Храбрый мореплаватель бесследно затерялся в голубых просторах морей, и все попытки найти его тщетны. Долго еще в умах многих людей будет жить его печальный и таинственный образ.

Между тем война продолжается, но Гибралтар по-прежнему не сдается, и это несмотря на то, что среди осаждающих и Крийон, и Нассау-Зиген, которым помогают искусные военные инженеры и к которым в конце концов присоединяются принцы Конде и д'Артуа. Согласно франко-испанскому семейному договору, на воду спущены плавучие батареи. Крепости в галантной форме передан ультиматум, но Гибралтар отвечает на него, словно Плутон, тучей раскаленных ядер. Казалось, скала Кальпе превратилась в жерло ада. В грохоте пушек прозвучало столь решительное "нет", что этот ответ дошел до сознания каждого

Итак, с этим последним взрывом прекратился шум войны, и, надо думать, теперь наступит век благожелательности. Из-за океана вернулись благородные волонтеры свободы и теперь всюду проповедуют ее. Не имеющий себе равных среди своих современников, Лафайет блистает в версальском Oeil de Boeuf, его бюст установлен в Парижской ратуше. Непобедимая и неприступная, гордо стоит демократия в Новом Свете во весь свой гигантский рост, занеся ногу уже и в Старый Свет. Отметим, что все случившееся отнюдь не пошло на пользу французским финансам, которые в настоящее время явно больны.

Что делать с финансами? Это, конечно, теперь самый главный вопрос, и никаким лучезарным надеждам не прогнать маленькую тучку, чернеющую на горизонте. Мы видели, как Тюрго прогнали с поста генерального контролера из-за того, что у него не было кошелька Фортуната. Еще меньше способностей проявил на этом посту де Клюньи, который, заняв "свое место в истории" (кто хочет, может обнаружить его скучающую бесполезную тень и сейчас на этом месте), предоставил делам идти как им заблагорассудится и исправно получал причитающееся ему жалованье. Но быть может, такой кошелек есть у женевца Неккера? Во всяком случае он умен и честен, насколько это позволяет профессия банкира, и пользуется всеобщим уважением, поскольку является автором нескольких эссе, получивших премию Французской Академии. Он много сделал для индийской торговой компании, устраивал обеды в честь философов и "сумел в течение двадцати лет составить себе состояние". Это был очень серьезный, молчаливый человек - черты характера, свойственные как глупцам, так и мудрецам. Вероятно, селадон Гиббон^[111] был очень удивлен, когда, встретившись в Париже в большом свете с мадам Неккер, узнал в ней мадемуазель Кюршо, за которой он когда-то ухаживал и брак с которой не состоялся потому, что его отец "и слышать не хотел о подобном союзе". Его удивление еще более усилилось, когда он узнал, что "Неккер^[117] не знает чувства ревности"^[112].