Лучшие книги XX века. Последняя опись перед распродажей - Бегбедер Фредерик

Де Голль сказал однажды: «Мой единственный международный соперник – это Тентен». И тем самым запятнал себя грехом гордыни, ибо сегодня альбом с Тентеном продается в мире каждые две с половиной секунды. Насколько нам известно, «Мемуары надежды» генерала не достигли и миллионной доли этой славы.

Будь у меня здесь побольше места, я бы с удовольствием рассказал вам про виски капитана Хеддока марки «Лох-Ломонд» (название шотландского озера, где я купался, пьяный в дым, несколько лет тому назад)… Но – продолжение следует!

№17. Гийом Аполлинер «АЛКОГОЛИ» (1913)

Номер 17 снова не за мной, но теперь мне это безразлично: я топлю свою печаль в алкоголях. Оцените мой тонкий переход к теме «Алкоголей», сборнику поэзии Гийома Аполлинера (1880—1918), одной из самых прекрасных поэтических книг, когда-либо, во все века, написанных по-французски.

Прежде всего, почему «Алкоголи», а не «Алкоголь»? Да потому, что Вильгельм Аполлинарий Костровицкий, взявший псевдоним Гийом Аполлинер (а для близких просто Костро), был не только поляком (а следовательно, алкоголиком), но еще и кубистом: он стремился описать мир во всех его аспектах, гранях и красках. Ему так же, как Пикассо (или, позже, Переку), все окружающее видится во множественном числе. Красота просто обязана быть множественной, как, например, в наши дни леваки в правительстве.

В этой книге есть все: безответная любовь, безжалостная смерть, неизбежное пьянство, формальные новации (отсутствие пунктуации, изолированные строфы, неожиданные рифмы, определенная свобода метрики), чисто классические стихи – такие, как «Мост Мирабо», – Германия, где Аполлинер побывал в 1901 году, а главное, бессмертные фразы, которые все знают назубок, не зная, что они принадлежат ему: «Разбился мой бокал, подобно взрыву смеха»^[141], «На май, прекрасный май, плывущий в челноке…»^[142], «О, я не хочу вспоминать…», «Заражен я любовью, что схожа с болезнью дурной»^[143], «Но встречи я буду ждать»^[144], «О как жизнь наша нетороплива/Как надежда нетерпелива!»^[145]…

Мне хотелось бы остановиться на этой последней рифме – не для того, чтобы уподобиться «препoдам» французской литературы, которые внушают нам отвращение к поэзии, препарируя ее (стихотворение, черт подери, не лягушка на лабораторных работах по естествознанию!), а просто чтобы привлечь ваше внимание к созвучию слов «нетороплива» и «нетерпелива». Мне кажется, вся тайна поэзии сосредоточена в этом причудливом замысле – зарифмовать два слова с такими одинаковыми окончаниями и прямо противоположными значениями. То же самое и в строчке: «Дни угасают, я остаюсь», где явственно угадывается мотив человеческого угасания. Это столкновение медлительной жизни и необузданной надежды, бытия и небытия – подлинный поэтический катаклизм, и все ради чего? Ради того, чтобы завоевать Мари Лорансен^[146], ту самую, что фигурирует в песенке Джо Дассена «Индейское лето»^[147]! Чему только не служит поэзия!

«Слушайте мои песни всеобъемлющего пьянства», – говорит нам Аполлинер. И верно, давайте слушать этого пьянчугу, этого бродягу неприкаянного, чья поэзия, с ее упоением языком, с ее оргией словаря, с ее семантической вакханалией, даже через 87 лет сохранила хмельное благоухание Слова. «Опьяняйтесь!» – говорил Бодлер, кумир Аполлинера. Читайте «Алкоголи» на его могиле на кладбище Пер-Лашез, держа под рукой аспирин! Этот шедевр поразил горьким похмельем всех поэтов XX века, особенно сюрреалистов, которые обязаны ему всем своим творчеством, а не только изобретением этого слова («сюрреализм», как он написал в программе «Парада», балета Кокто, Пикассо и Сати, созданного в 1917 г.). Аполлинер ведет Рембо к Арагону; анахроничный и одновременно современный, он идет вспять утекающему времени. Неизвестно, существует ли «прогресс» в искусстве, но в любом случае Аполлинер, кажется, способствовал популярности Schmilblick^[148]. Вернувшись с Великой войны^[149], он сможет «умереть улыбаясь»: он выполнил свою миссию.

Знаете ли вы секрет вечной жизни?

«Все, что было, – живет. Только то, что еще не родилось,

Можно мертвым назвать. Мне сиянье былого открылось.

И бесформенный день, день грядущий, померк, потускнел…»^[150]

Достаточно написать такие строки, и вы станете более бессмертным, чем вся Французская академия в полном составе, с ее дурацкими пальмовыми ветками^[151].