Я, Есенин Сергей… - Есенин Сергей Александрович

Стихи двадцать пятого года

Еще в конце 1920-го Есенин писал Иванову-Разумнику: «…Переструение внутреннее было велико. Я благодарен всему, что вытянуло мое нутро, положило в формы и дало ему язык».

Тогда, после «Сорокоуста», «Кобыльих кораблей» и перед «Пугачевым», поэту показалось, что переструение кончилось, а оказалось, что в 1920-м он еще только начинал искать и формы и язык, адекватные его нутру, а нашел только теперь, в стихах-песнях 1925 года. Отныне он и «цветок неповторимый», и – безо всяких скидок – народный поэт, и никакие гонения не страшны его живым песням, ибо они, как и песни фольклорные, не нуждаются ни в печатном станке, ни в цензурном разрешении. Этот новый стиль был «нащупан» еще в 1924-м, в стихах на смерть Ширяева и в первых «главках» «Персидских мотивов», но тогда Есенин еще надеялся, что сможет прорваться из попутчиков в советские классики с большой эпическою темой. Не прорвался. «Анна Снегина», как и маленькие поэмы 17–19 гг., как и «Пугачев», «в прицел» не «угодила». И он свернул со столбовой дороги на свою тропу. Теперь он уже не читал стихи, как прежде, он их пел – мастерски, с особыми интонациями и переходами, округляя особо выразительные места жестами…

• Отговорила роща золотая
• Березовым веселым языком…

• Клен ты мой опавший, клен заледенелый,
• Что стоишь нагнувшись под метелью белой?

Особенно часто и охотно исполнял Есенин в 1925-м «Песню» («Есть одна хорошая песня у соловушки…»), для которой приспособил популярный «кавказский» мотив, причем не только пел его, но и плясал – выплясывал именно песню, а не плясал под песню! Один из современников оставил такое описание этого уникального исполнения (на мальчишнике, летом, перед свадебным путешествием с Софьей Андреевной Толстой на Кавказ):

«Волосы на голове были спутаны, глаза вдохновенно горели, и, заложив левую руку за голову, а правую вытянув, словно загребая воздух, пошел в тихий пляс и запел… Как грустно и как красиво пел безголосый, с огрубевшим от вина голосом Сергей! Как выворачивало душу это пение…»

* * *

• Несказанное, синее, нежное…
• Тих мой край после бурь, после гроз,
• И душа моя – поле безбрежное —
• Дышит запахом меда и роз.

• Я утих. Годы сделали дело,
• Но того, что прошло, не кляну.
• Словно тройка коней оголтелая
• Прокатилась во всю страну.

• Напылили кругом. Накопытили.
• И пропали под дьявольский свист.
• А теперь вот в лесной обители
• Даже слышно, как падает лист.

• Колокольчик ли? Дальнее эхо ли?
• Все спокойно впивает грудь.
• Стой, душа! Мы с тобой проехали
• Через бурный положенный путь.

• Разберемся во всем, что видели,
• Что случилось, что сталось в стране,
• И простим, где нас горько обидели
• По чужой и по нашей вине.

• Принимаю, что было и не было,
• Только жаль на тридцатом году —
• Слишком мало я в юности требовал,
• Забываясь в кабацком чаду.

• Но ведь дуб молодой, не разжелудясь,
• Так же гнется, как в поле трава…
• Эх ты, молодость, буйная молодость,
• Золотая сорвиголова!

1925

* * *

• Заря окликает другую,
• Дымится овсяная гладь…
• Я вспомнил тебя, дорогую,
• Моя одряхлевшая мать.

• Как прежде ходя на пригорок,
• Костыль свой сжимая в руке,
• Ты смотришь на лунный опорок,
• Плывущий по сонной реке.

• И думаешь горько, я знаю,
• С тревогой и грустью большой,
• Что сын твой по отчему краю
• Совсем не болеет душой.

• Потом ты идешь до погоста
• И, в камень уставясь в упор,
• Вздыхаешь так нежно и просто
• За братьев моих и сестер.

• Пускай мы росли ножевые,
• А сестры росли, как май,
• Ты все же глаза живые
• Печально не подымай.

• Довольно скорбеть! Довольно!
• И время тебе подсмотреть,
• Что яблоне тоже больно
• Терять своих листьев медь.

• Ведь радость бывает редко,
• Как вешняя звень поутру,
• И мне – чем сгнивать на ветках —
• Уж лучше сгореть на ветру.

<<1925>>

* * *

• Синий май. Заревая теплынь.
• Не прозвякнет кольцо у калитки.
• Липким запахом веет полынь.
• Спит черемуха в белой накидке.

• В деревянные крылья окна
• Вместе с рамами в тонкие шторы
• Вяжет взбалмошная луна
• На полу кружевные узоры.

• Наша горница хоть и мала,
• Но чиста. Я с собой на досуге…
• В этот вечер вся жизнь мне мила,
• Как приятная память о друге.

• Сад полышет, как пенный пожар,
• И луна, напрягая все силы,
• Хочет так, чтобы каждый дрожал
• От щемящего слова «милый».

• Только я в эту цветь, в эту гладь,
• Под тальянку веселого мая,
• Ничего не могу пожелать,
• Все, как есть, без конца принимая.

• Принимаю – приди и явись,
• Все явись, в чем есть боль и отрада…
• Мир тебе, отшумевшая жизнь,
• Мир тебе, голубая прохлада.

1925