Двадцать лет спустя (часть вторая) - Дюма Александр

Королева улыбнулась.

— Герцог де Лонгвиль — королевской крови, ваше величество, — сказал д’Артаньян.

— Да, — сказала королева. — Но его сын?

— Его сын… наверное, тоже, раз в жилах мужа его матери течет королевская кровь.

— И ваш друг не просит ничего больше для госпожи де Лонгвиль?

— Нет, ваше величество, так как он надеется, что его величество, будучи крестным отцом этого ребенка, подарит матери не менее пятисот тысяч ливров, предоставив, конечно, при этом его отцу управление Нормандией.

— Что касается управления Нормандией, то на это я могу согласиться; но вот относительно пятисот тысяч ливров не знаю, — ведь кардинал беспрестанно повторяет мне, что наша казна совсем истощилась.

— С разрешения вашего величества мы вместе поищем денег и найдем их.

— Дальше?

— Дальше, ваше величество?

— Да.

— Это все.

— Разве у вас нет четвертого товарища?

— Есть, ваше величество: граф де Ла Фер.

— Чего же он требует?

— Он ничего не требует.

— Ничего?

— Ничего.

— Неужели есть на свете человек, который, имея возможность требовать, ничего не требует?

— Я говорю о графе де Ла Фер, ваше величество. Граф де Ла Фер не человек.

— Кто же он?

— Граф де Ла Фер — полубог.

— Нет ли у него сына, молодого родственника, племянника? Мне помнится, Коменж говорил мне о храбром юноше, который вместе с Шатильоном привез знамена, взятые при Лансе.

— Вы правы, ваше величество, у него есть воспитанник, которого зовут виконт де Бражелон.

— Если дать этому молодому человеку полк, что скажет на это его опекун?

— Он, может быть, согласится.

— Только может быть?

— Да, если ваше величество попросит его.

— Это действительно странный человек! Ну что же, мы подумаем об этом и, может быть, попросим его. Довольны вы теперь?

— Да, ваше величество. Но вы еще не подписали…

— Что?

— Самое главное: договор.

— К чему? Я подпишу его завтра.

— Я позволю себе доложить вашему величеству, что если ваше величество не подпишет этого договора сегодня, то после у вас, пожалуй, уже не найдется для этого времени. Умоляю ваше величество написать под этой бумагой, написанной целиком, как вы видите, рукой Мазарини: «Я согласна утвердить договор, предложенный парижанами».

Анна была захвачена врасплох. Отступать было некуда: она подписала договор.

Но здесь оскорбленная гордость королевы бурно прорвалась наружу: она залилась слезами.

Д’Артаньян вздрогнул, увидев эти слезы. С того времени королевы стали плакать, как обыкновенные женщины.

Гасконец покачал головой. Слезы королевы, казалось, жгли ему сердце.

— Ваше величество, — сказал он, становясь на колени, — взгляните на несчастного, который у ваших ног; он умоляет вас верить, что одного знака вашей руки достаточно, чтобы сделать для него возможным все. Он верит в себя, верит в своих друзей; он хочет также верить и в свою королеву, и в доказательство того, что он ничего не боится и не хочет пользоваться случаем, он готов возвратить Мазарини вашему величеству без всяких условий. Возьмите назад, ваше величество, бумаги с вашей подписью; если вы сочтете своим долгом отдать их мне, вы это сделаете. Но с этой минуты они ни к чему вас не обязывают.

И д’Артаньян, не вставая с колен, со взглядом, сверкающим гордой смелостью, протянул Анне Австрийской все бумаги, которые добыл у нее с таким трудом.

Бывают минуты (так как на свете не все плохое, а есть и хорошее), когда в самых черствых и холодных сердцах пробуждается, орошенное слезами только что пережитого глубокого волнения, благородное великодушие, которого уже не могут заглушить расчет и оскорбленная гордость, если его с самого начала не одолеет другое, враждебное, чувство. Анна переживала подобную минуту. Д’Артаньян, уступив собственному волнению, совпадавшему с тем, что происходило в душе королевы, совершил, сам того не сознавая, искуснейший дипломатический ход. И он тотчас же был вознагражден за свою ловкость и за свое бескорыстие — смотря по тому, что читателю угодно больше в нем оценить: ум или доброту сердца.

— Вы правы, — сказала Анна, — я вас не знала. Вот бумаги, подписанные мною, я даю их вам добровольно. Ступайте и привезите ко мне скорее кардинала.

— Ваше величество, — сказал д’Артаньян, — двадцать лет тому назад (у меня хорошая память) за такой же портьерой в ратуше я имел честь поцеловать одну из этих прекрасных рук.