Роза и лилия - Мессадье Жеральд

Жанна весело рассмеялась:

— Я приглашаю тебя отобедать в таверну «Бычий двор».

У парня так и отвисла челюсть.

— Ты что, хочешь за мной приударить? Отправишься в таверну с босяком?

— Тебе осталось быть босяком всего лишь до завтра.

Матье посмотрел на Жанну, и она не отвела взгляда. От светлой голубизны его глаз ей сделалось не по себе. Матье то и дело проводил рукой по своим выбритым щекам, которые стали такими белыми, что казались напудренными.

Они отправились в таверну. Матье еще меньше привык к обществу, чем она сама. Он жил отбросами, а тут вдруг оказался за столом той самой таверны, объедки из которой еще вчера вылавливал в соседнем ручье.

— Что будем есть? — спросил он, неуверенно присаживаясь на скамью.

— Суп и жареные сосиски с салатом, — ответила Жанна.

Матье вытаращил на нее глаза:

— Так много?

— Так много.

— Так ты богачка?

— Сам видел, что я заработала.

Она заказала кувшин вина. Матье в удивлении покачивал головой.

— Имей в виду, так будет не каждый вечер, — сказала Жанна.

— Тогда по какому случаю праздник?

— Твой день рождения! Ты стал другим человеком!

Он рассмеялся:

— Верно, я не такой, как раньше. Да и в голове что-то не то.

Ума не приложу, кто я теперь такой.

Матье не умел управляться с ложкой, и Жанне пришлось преподать ему эту науку.

— Из каких ты краев? — спросил Матье.

Ей хватило несколько фраз, чтобы рассказать о себе. Не забыла она и о посещении аббатства и обители сестер-кордельерок.

— Отчаянная ты! Вот отчаянная! — восклицал Матье, опорожняя свой стакан.

Они пили местное кисленькое вино, но это было все же лучше, чем пиво. В таверну «Бычий двор» не заглядывали богатые торговцы; ее посещали по большей части служащие и студенты, собиравшиеся здесь заработать на еду чтением стихов и при случае побузить.

Матье рассказал о себе. Ему было двадцать два или двадцать три года. Три года он в компании бывших наемников, грабителей и прочего сброда промышлял разбойным ремеслом в Париже и окрестностях. Год за воровство ему довелось провести в сырой камере тюрьмы Лучников, что стояла на берегу Сены.

— Вот и все, что я видел в жизни, — добавил Матье.

Под конец срока какой-то стражник предложил ему завербоваться — по примеру многих бывших подельников — в Королевские вспомогательные войска, но так как Матье не выносил, чтобы им командовали, то стал изображать из себя хромого. Вот так он и улизнул от службы в армии. Если уж воевать, говорил Матье, то за себя самого, а не за господина. С той поры он жил нищенством.

— Так, значит, ты не хромой?

— Нет, это так, по привычке.

— За что же тебя посадили в тюрьму?

— Как-то раз украл двух каплунов, в другой — распятие в церкви.

Матье пристально посмотрел на Жанну:

— Я не обворую тебя. Никогда в жизни. Я больше вообще не стану воровать. Почему ты все это для меня делаешь?

— Что?

— Ну все это.

Чутье подсказало Жанне, что главное — не пытаться наставить его на путь праведный.

— Потому что оба мы с тобой бедняки, — сказала она. — Бедняк бедняка всегда поймет. А еще потому, что ты мне нужен.

— Я и вправду тебе нужен?

— Я же не могу одна заниматься всем этим. Ты видел, дело пошло. Мне все равно нужен помощник.

Глаза Матье загорелись. Он, возможно, в первый раз в жизни понял, что может быть полезным.

— Завтра ты станешь богатой.

— Стало быть, богатым станешь и ты.

Они улыбнулись и подняли стаканы.

Жанна научила Матье резать столовым ножом истекавшие соком сосиски.

Человек со скрипкой принялся наигрывать какую-то мелодию в надежде заработать мелкую монетку. Жанна никогда не слышала ничего, кроме хора, который отцу Годфруа удавалось собрать на воскресную службу. А Матье знал в музыке толк. Хлебнув вина, оба они расчувствовались от незатейливого мотива, но это оказалось только прелюдией к выступлению какого-то юноши. Он был в плаще и сдвинутой набок шапочке. Пробравшись между скамеек, юноша вышел вперед и принялся декламировать проникновенным голосом в такт музыке:

• Когда приходит милый май
• Над ложем петь…

Посетители встретили песню восторженно. В шапочке музыканта зазвенели монеты, которыми он поделился со стихотворцем. Обоих пригласили к столу и принялись потчевать ужином. Отовсюду сыпались двусмысленные шуточки. Жанна видела только лицо молодого поэта, которому нельзя было дать больше двадцати. Черты лица его были одновременно резки и изысканны, словно его сначала грубо обтесали, а потом обработали резцом. Темные завитки волос спускались на слегка выпуклый лоб, в обрамлении юношеской бородки пламенели губы. Жанна не могла удержаться от мысли о губах Исаака. Вдруг взгляды их встретились, и его карие блестящие глаза напомнили девушке глаза оленя.