Меч Вайу - Гладкий Виталий Дмитриевич

Тимн внимательно присматривался к старому Авезельмису – так звали его спасителя. Он уже знал, что старик не сколот, а из далекого племени траспиев. Что привело его в эти места? Что побудило стать отшельником? Эти вопросы не давали покоя кузнецу, но задать их старику он не решался, боясь нарушить законы гостеприимства.

Иногда на Авезельмиса находило мрачное настроение, он становился неразговорчивым, вялым, и тогда Тимн сам занимался хозяйскими делами. Старик закрывался в избушке, разжигал очаг, и подолгу сидел в полной неподвижности, уставившись в огонь. Судя по его довольно крепкой и хорошо сложенной фигуре (если не считать небольшого горба на спине), а также по многочисленным шрамам на лице и на теле, старик был когда-то воином и, видимо, знатным.

Однажды Тимн раскопал в углу хижины среди связок трав и кореньев полное воинское снаряжение, поразившее его богатой отделкой. Здесь была дорогая и очень прочная кольчуга, не менее ценный, украшенный золотой насечкой пластинчатый железный панцирь, овальный щит с приклепанными железными пластинами, горит с луком, по размерам значительно большим, чем луки сколотов, шлем и необычной формы длинный меч с искривленным лезвием. Он больше всего заинтересовал кузнеца, перевидавшего на своем веку множество клинков разных форм; металл, из которого был выкован меч, отливал волнистой синевой с рисунком, напоминающим изморозь. Видно было, что старик бережно относится к оружию – оно было хорошо вычищено и смазано тонким слоем жира. А однажды Тимн получил подтверждение своим догадкам о том, что старик в совершенстве владел воинской наукой, не забытой им до сих пор.

Рана почти зажила, и кузнец постепенно начал упражняться с оружием: стрелял из лука, изготовленного своими руками, – пусть плохонького, но все же вполне пригодного, чтобы поразить цель на расстоянии пятидесяти шагов, – метал нож в нарисованный сажей на толстом древесном стволе круг. Как-то старый Авезельмис застал Тимна за этим занятием и долго наблюдал, как, морщась от боли в ране, при резких движениях все еще напоминавшей о себе, тот раз за разом швырял нож в цель, радуясь каждому удачному попаданию, что пока не всегда удавалось.

– Дай, – протянул старик руку.

Тимн слегка удивился, но тут же отдал старику нож. Момент броска он даже не успел заметить – лезвие ножа торчало в самом центре черного круга, слегка подрагивая. Вытащил нож из дерева он с трудом – бросок был необычайной силы и точности. Старик, неожиданно смутившись и пробормотав что-то в ответ на восторженные слова Тимна, скрылся в хижине и долго оттуда не выходил, словно казня себя за опрометчивый поступок.

Тимн, почувствовавший себя в состоянии возвратиться в родной Атейополис, к семье, и теперь места не находивший от волнения за исход сражения с полчищами сармат, как-то заикнулся старику о своем намерении. Правда, ему не давала покоя мысль о предстоящем судилище со сборщиком податей, исход которого у него почти не вызывал сомнений – боги почему-то всегда были благосклонны к богачам, и примеров этому кузнец знал множество. Но и сидеть без дела в такой грозный для сколотов час он не мог: бесстрашное сердце звало в бой, где каждый акинак был весомым подспорьем.

– Мне нужно возвращаться, – однажды несмело сказал Тимн, зная наверняка, что это не очень понравится старику, успевшему к нему привыкнуть.

Старик знал о его тяжбе со сборщиком податей. Он сумрачно посмотрел на Тимна, подумал и ответил:

– На верную смерть идешь…

– Боги милостивы…

– Боги – да, люди – сам знаешь… Не всегда правильно волю богов толкуют, особенно когда ослеплены блеском золота.

– Я надеюсь на Марсагета.

– Замолчи! – старик вскочил, словно ужаленный. – Не произноси здесь этого имени никогда!

Слышишь – никогда! – Он обхватил голову руками и, раскачиваясь из стороны в сторону, глухо простонал: – У-у-у, проклятье… Еще не пробил час… Еще не пробил… О боги, услышьте мою мольбу, заклинаю вас! И, не оглядываясь, он почти бегом направился в хижину, где просидел безвыходно двое суток, безмолвный и отрешенный.

Появился он перед сидящим у костра Тимном внезапно, ранним утром, осунувшийся и горбясь больше обычного. Молча кивнул на его приветствие, присел рядом и непривычно тихим голосом спросил:

– Не передумал?

И, прочитав ответ в глазах кузнеца, тяжело вздохнул, поднялся и куда-то ушел. Возвратился.