Меч Вайу - Гладкий Виталий Дмитриевич

Осада затягивалась, что было не на руку Дамасу. Вождя сколотов такое положение тоже не устраивало, потому что запасы провианта в Атейополисе не безграничны, а надежды на урожай в этом году рассеялись, как дым от сожженных полей. Подсчитывая убытки, Марсагет ярился, но исправить что-либо был не в состоянии – сил на ответный удар явно не хватало. И тогда на воинском совете было принято решение просить помощи у царя Скилура и вождя племени траспиев, брата Опии. Если второе предложение – послать посольство к траспиям – ни у кого не вызвало возражений, то на первое вынудило пойти только отчаянное положение осажденных. И Марсагет, и знатные люди племени понимали, что теперь их вольностям, а значит, и доходам от торговли пришел конец: царь Скилур потребует в качестве платы за оказанную услугу беспрекословного подчинения и присоединения к его государству. Но выбирать не приходилось – жизнь дороже…

В одну из темных ночей сколоты предприняли отчаян-ную вылазку. Пока шел ночной бой, посольства сколотов проскользнули мимо вражеских сторожевых постов и незамеченными скрылись в степи. Во главе одного из них – к царю Скилуру – был Аттамос, брат Радамасевса, второе возглавил сын Марсагета Абарис, племянник вождя племени траспиев.

Потянулись долгие, томительные дни ожидания. Их однообразие нарушали лишь робкие попытки сармат взять Атейополис приступом. По всему чувствовалось, что сарматы готовятся к последнему, решающему штурму.

Светало. Марсагет, задумавшись, не спеша ехал в сопровождении двух телохранителей по Старому Городу. Мерная поступь коня убаюкивала, путая безрадостные мысли. Неожиданно конь всхрапнул и резко отпрянул в сторону; телохранители молниеносно взяли на изготовку тугие луки, целясь в человека, словно из-под земли выросшего на пути вождя. Это был высокий худой старик, одетый в рваный длинный плащ; сквозь прорехи торчали клочья шерсти звериной шкуры, заменявшей ему рубаху или кафтан. Замызганые кожаные шаровары, протертые на коленях до дыр, свободно ниспадали на какое-то подобие обуви, представляющее собой грубо сшитые заячьи шкурки мехом внутрь, туго подвязанные свежим лыком выше щиколоток. Длинные волосы старика падали на лицо, в седой бороде запуталось несколько сухих травинок, темное лицо в шрамах застыло каменной маской, настолько безжизненной, что вождю захотелось дотронуться до него рукой, чтобы убедиться, не сон ли это.

– Что тебе нужно, старик?

– Смерть ходит вокруг твоего дома… – глухой голос, казалось, раздался откуда-то со стороны, и Марсагет едва не обернулся, чтобы удостовериться в этом.

Присмотревшись к старику повнимательней, Марсагет заметил привязанные к поясу деревянные резные фигурки богов и небольшую кожаную сумку; из нее выглядывали пучки травы. Теперь он уже не сомневался, кто перед ним – один из отшельников, славившихся искусством врачевания. В былые времена они часто заходили в Атейополис, но жрецы воспротивились этому, потому что отшельники гораздо лучше их лечили сколотов, тем самым подрывая авторитет жрецов. После этого лесные врачеватели больше не появлялись в пределах Старого Города. Слабая надежда затеплилась в груди вождя, и он сказал, легким наклоном головы выразив свое почтение к старцу:

– Ты прав. Могу я надеяться на твою помощь?

– На все воля богов… Веди…

В опочивальне Опии царил полумрак, лишь крохотный светильник грустно подмигнул вошедшим. Отшельник подошел к постели, где в полудреме забылась жена вождя, и надолго застыл, уставившись на лицо Опии, словно высеченное из белого мрамора. Марсагет стоял позади старика не шевелясь, мысленно творя молитву Великой Табити.

– Пусть все уйдут из дома. Ты останься…

Его глухой голос разбудил Опию. Она приоткрыла глаза, испуганно посмотрела на него. Старик мгновенно отпрянул от постели, слегка прикрыв лицо рукой.

– Кто… это? – чуть слышно прошептала Опия.

– Успокойся, это твой исцелитель, – наклонился над женой вождь, поправляя одеяло из бобровых шкур, считавшихся у сколотов лечебным средством против многих простудных заболеваний.

– Хорошо… – Опия прикрыла глаза.

Марсагет обернулся к старику – и едва не отшатнулся под зловещим взглядом врачевателя, вперившего в него свой единственный глаз с таким выражением, что Марсагету захотелось проткнуть его мечом, чтобы потушить жгучий огонь, бушующий внутри зрачка. Но отшельник тут же опустил голову и забормотал заклинания.