Падение титана, или Октябрьский конь - Маккалоу Колин

После Тарса я получил сомнительное удовольствие от общения с Гаем Кассием и Марком Юнием Брутом. Оба теперь прощены и работают неустанно, но… лишь на себя. Нет, не на Рим и, конечно же, не на Цезаря. Уж не потенциальный ли это зародыш здоровой сенаторской оппозиции? Боюсь, что нет. Ни один из них не любит свою страну больше, чем себя самого. Но пребывание с этой парой имело и хорошую сторону. Мне удалось узнать много нового о подоплеке денежных ссуд.

Я только-только закончил формирование государств-клиентов на территории Анатолии, главным образом в Галатии и Каппадокии. Деиотару нужно было преподать урок, и я его преподал. Сначала я хотел урезать Галатию до первоначально небольшой площади вокруг Анкиры, но — о, о, о! — Брут вдруг взревел, аки лев, и с жаром накинулся на меня, защищая Деиотара, который должен ему несколько миллионов. Как смею я отбирать у такого замечательного человека три четверти его земель и превращать стабильно доходное царство в вечного должника всем и вся? Брут не может этого допустить и никогда не допустит! Шквал красноречия! Блистательные ораторские приемы! Правда, Матий, если бы Цицерон услышал все это, он бы от зависти рвал и метал. Кассий тоже внес свою лепту. Определенно они теперь больше чем друзья детства и даже чем шурин и зять.

В конце концов я отдал Деиотару значительно больше, чем хотел сначала, но он потерял Западную Галатию, которую поглотил Пергам. А Малая Армения слилась с Каппадокией. Брута мало что интересует, но за свое он дерется отчаянно. А именно за свои деньги.

Мотивы Брута столь же прозрачны, как ключевая вода Анатолии. Но Кассий — самая темная личность из всех, что я встречал. Высокомерен, тщеславен и очень амбициозен. Я никогда не прощу его за тот оскорбительный отчет, который он послал в Рим по смерти Красса у Карр. Собственные заслуги он превознес до небес, превратив бедного Красса в ничто, в стяжателя и сквалыгу. Да, признаю, Красс имел слабость к деньгам, но в остальном он был велик.

В моей организации государств-клиентов Кассию не понравилось то, что сделал я это самоуправно, никого ни о чем не спросив, без дебатов в палате, без проведения каких-либо законов, без занесения их на таблицы, без учета чьих-либо желаний. Я все решил сам и сам же осуществил. В этом отношении быть диктатором просто прекрасно. Колоссальная экономия времени при подходе к проблемам, справедливо и беспристрастно справиться с каковыми можешь лишь ты. Но именно это не нравится Кассию. Или скажем так: ему бы это понравилось, если бы диктовал свою волю он, а не я.

У меня, кстати, есть теперь сын. Царица Египта подарила его мне в июне. Конечно, он не римлянин, но будет править Египтом, поэтому я не очень печалюсь. Что касается матери, то ты вскоре увидишь ее и все поймешь. Она хочет приехать в Рим после того, как с республиканцами — какое неверное слово! — будет покончено. Ее агент, некий Аммоний, собирается прийти к тебе и просить, чтобы ты выделил ей участок земли у Яникула, рядом с моим садом. Там начнут строить дворец для ее пребывания в Риме. Когда будешь составлять документы, запиши эту недвижимость на меня, а Клеопатра пусть ведет все расчеты.

Я не хочу разводиться с Кальпурнией, чтобы жениться на ней. Это было бы некорректно. Дочь Пизона всегда была мне примерной женой. Мы, правда, весьма редко виделись с ней, но у меня есть шпионы. Итог таков: Кальпурния вне подозрений. Настоящая жена Цезаря. Очень хорошая девочка.

Я знаю, мои слова могут тебе показаться где-то грубыми, где-то неделикатными, а иногда и уклончивыми. Но я изменился, Матий, меня теперь не узнать. Нельзя, чтобы человек так возвышался над другими людьми, но я боюсь, что именно это со мной и произошло. Те люди, которые могли бы встать рядом и чем-то мне за мои же деньги помочь, все умерли. Публий Клодий, Гай Курион, Марк Красс, Помпей Магн. Я чувствую себя маяком на Фаросе — вокруг нет и вполовину чего-либо столь же высокого. Если бы у меня был выбор, я бы себе такой участи не избрал.

Когда я перешел Рубикон и пошел на Рим, что-то во мне словно сломалось. Как же несправедливо они со мной обошлись! Неужели они действительно думали, что я не решусь на такой шаг? Я — Цезарь, и мое достоинство, мое dignitas мне дороже жизни. Разве мог Цезарь позволить им облыжно обвинить его в измене и приговорить к вечной ссылке? Немыслимо, невозможно. Если бы надо было повторить все, что сделано, я повторил бы не колеблясь. И все же что-то во мне надломилось. Я никогда уже не смогу стать тем, кем хотел быть, — просто дважды консулом, великим понтификом, полководцем, которому нет равных, и старейшим государственным деятелем, чье мнение интересует палату первым после мнения избранных на новый срок и правящих в данное время консулов.