Столпы Земли - Фоллетт Кен

Филип очень горевал по ним, а затем отправился в Ширинг требовать справедливости. Однако тамошний шериф наотрез отказался что-либо предпринимать.

— У лорда Уильяма здесь целое войско, — оправдывался шериф Юстас. — Как я его арестую? Королю нужны рыцари, чтобы сражаться с Мод. Что он скажет, если я брошу в тюрьму одного из лучших его воинов? Вздумай я обвинить Уильяма в убийстве, я буду либо тут же убит его рыцарями, либо чуть позже повешен за измену королем Стефаном.

А затем шериф рассказал приору, что Уильям подал официальную жалобу по поводу незаконного открытия рынка в Кингсбридже.

Казалось нелепым, что Уильям мог безнаказанно творить убийства да еще и выдвигать против Филипа формальные обвинения, однако приор чувствовал себя абсолютно беспомощным. У него и правда не было разрешения на открытие рынка, и, строго говоря, он нарушал закон. Однако его дело было правое. Он являлся приором Кингсбриджа. Все, что он имел, — это духовная власть. Уильям мог собрать войско; епископ Уолеран мог использовать свои связи с сильными мира сего; шериф мог заявить, что представляет короля; Филип же мог только сказать, что правильно, а что нет, и если он потеряет и это, то действительно окажется беспомощным. Поэтому он приказал закрыть рынок.

В результате его положение стало просто отчаянным.

Благодаря строжайшему контролю и постоянно растущим доходам от рынка и овцеводства дела с монастырскими финансами резко пошли в гору, но каждый заработанный пенни Филип тратил на строительство, а ведь он еще влез в долг к винчестерским евреям и пока не возвратил его. Сейчас же одним ударом он потерял источник бесплатного камня, доходы от торговли и своих работников-добровольцев, ибо большинство из них приходили прежде всего на рынок. Теперь ему придется распустить половину строителей и оставить надежду дожить до того дня, когда будет закончен собор. Этого он не мог допустить.

Он спрашивал себя, есть ли его вина во всех этих бедах? Может быть, он был слишком самонадеянным, слишком честолюбивым? Шериф Юстас ясно дал ему это понять. «Ты зарываешься, Филип, — гневно говорил он. — У тебя есть только маленький монастырь, и ты всего лишь ничтожный приор, а хочешь командовать и епископом, и графом, и шерифом. Не выйдет. Тебе это не по зубам. От тебя одни только неприятности». Юстас был человеком озлобленным, с кривыми зубами и бельмом на глазу, но, каким бы неприятным он ни был, его слова ранили Филипа в самое сердце. Больно было осознавать приору, что, не будь он врагом Уильяма Хамлея, не погибли бы каменотесы. Он не мог не быть врагом Уильяма. Если он отступит, то пострадает еще больше людей, таких как мельник, которого убил этот негодяй, или крестьянская дочь, изнасилованная им и его рыцарями. Филип должен бороться.

А значит, он должен ехать к королю.

Не лежала у него душа к этой поездке. Однажды, четыре года назад, Филип уже встречался со Стефаном, и, хотя тогда он получил все, о чем просил, при королевском дворе он чувствовал себя ужасно неловко. Монарха окружали коварные, бессовестные люди, готовые растоптать друг друга ради получения королевских милостей. Какими ничтожествами казались они приору! Как старались захапать побольше богатства и привилегий! Их дворцовые игры были чужды Филипу: по его разумению, чтобы получить что-то, надо заслужить это, а не выклянчивать. Но сейчас иного выхода у него не было — придется окунуться в их мир и принять их правила игры. Только король мог дать разрешение на открытие рынка, и только король мог теперь спасти собор.

Он закончил свою молитву и вышел из крипты. Солнце уже поднималось, и стены будущего собора окрасились розовым светом. Строители, что трудились от рассветало заката, приступали к работе: они отпирали свои сараи, точили инструменты и замешивали первые порции раствора. Потеря каменоломни пока не сказалась на строительстве, ибо с самого начала добыча камня велась быстрее, чем его использование, и имевшихся запасов должно было хватить на многие месяцы.

Пришло время отправляться в путь. Все приготовления были уже сделаны. Король находился в Линкольне. У Филипа будет попутчик: брат Алины Ричард. В течение года провоевав сквайром, Ричард был произведен Стефаном в рыцари. Он приезжал домой, чтобы обновить свое вооружение, и теперь возвращался в королевскую армию.

Торговля Алины шла поразительно бойко. Она уже больше не продавала шерсть Филипу, а напрямую заключала сделки с фламандскими купцами. И в этом году она хотела скупить всю произведенную монастырем шерсть. Конечно, она рассчитывала заплатить меньше, чем фламандцы, но зато Филип раньше получил бы деньги. Он не согласился. Однако тот факт, что Алина могла сделать подобное предложение, говорил о степени ее успеха.

Филип увидел Алину, прощавшуюся с братом возле конюшни. Проводить отъезжающих собралась целая толпа. Ричард сидел на гнедом боевом коне, который, по-видимому, обошелся Алине фунтов в двадцать. Он стал красивым, широкоплечим мужчиной; его внешность портил лишь уродливый шрам на правом ухе: никто не сомневался, что свою мочку он потерял в какой-нибудь схватке. Он был одет в великолепную красно-зеленую одежду, которую дополняли новый меч, копье, секира и кинжал. Его вещи были погружены на второго коня. Ричарда сопровождали два воина, сидевших на резвых жеребцах, и сквайр на невысокой лошадке.

Алина была вся в слезах, правда, Филип не знал, плачет ли она от жалости к брату, или от гордости за него, или от страха, что он может не вернуться с войны. Возможно, и то, и другое, и третье. Попрощаться пришли многие жители Кингсбриджа, включая большинство юношей и мальчишек. Без сомнения, в их глазах Ричард был героем. Здесь же были и все монахи, пришедшие пожелать своему приору счастливого пути.

Конюхи вывели двух лошадей: одну для Филипа, а другую для его скромной поклажи. Строители отложили на время свои инструменты и во главе с Томом Строителем и его рыжеволосым пасынком Джеком тоже присоединились к провожающим.

Филип для проформы обнял своего помощника Ремигиуса, затем тепло простился с Милиусом и Катбертом и взобрался на лошадь. Он с тоской подумал, что в этом жестком седле ему предстоит сидеть каждый день в течение целых четырех недель. Уже сидя на лошади, он благословил свою паству. Когда они с Ричардом выезжали через монастырские ворота, монахи, строители и жители деревни махали им руками и кричали слова прощания.

Они проехали по узкой улочке, прогрохотали по деревянному мосту и поскакали по бегущей полем дороге. Немного погодя Филип оглянулся и увидел, как в оконных проемах строящейся восточной стены собора золотится восходящее солнце. Если его поездка будет неудачной, эта стена может так и остаться недостроенной. Но сейчас негоже было думать о поражении, и, отвернувшись от Кингсбриджа, он сосредоточился на лежащей перед ним дороге.

Город Линкольн стоял на высоком холме. Филип и Ричард подъехали к нему с южной стороны по старинной оживленной дороге, которую все называли Горностаевой улицей. Даже издалека они могли различить на вершине холма башни собора и бойницы замка. До них еще оставалось мили три-четыре, когда путники въехали в городские ворота. «Огромный город, — подумал Филип. — Должно быть, здесь живут тысячи людей».

На Рождество город был захвачен Ранульфом Честерским, могущественнейшим лордом Северной Англии и родственником Мод. Но король Стефан вновь отбил город, однако войско Ранульфа все еще удерживало замок. Таким образом, Линкольн оказался в весьма необычном положении, когда внутри городских стен расположились две враждующие армии.

За четыре недели путешествия Филип не проникся симпатией к Ричарду. Брат Алины был злым юношей, ненавидел Хамлеев и горел жаждой мести; он считал, что и чувства Филипа были такими же. Однако они существенно отличались. Филип ненавидел Хамлеев за тот произвол, который они творили: без них мир стал бы лучше. Для Ричарда же главным было разбить Хамлеев: его мотивы были корыстными.

Ричард был сильным, храбрым, всегда готовым к бою рыцарем, но в остальном в нем чувствовалась слабость. Нередко он приводил в замешательство своих воинов, то обращаясь с ними как с равными, то шпыняя их, словно слуг. В кабаках он вечно старался произвести впечатление, покупая пиво случайным посетителям. Порой, не будучи уверенным, он делал вид, что точно знает дорогу, и из-за его нежелания признать свою ошибку его попутчикам приходилось делать огромные крюки. Так что к тому времени, когда они добрались до Линкольна, Филип пришел к твердому выводу, что Алина стоит десяти таких, как Ричард.

Они миновали большое озеро со снующими по нему судами, а затем у подножия холма пересекли реку, образующую южную границу центральной части города. Без сомнения, Линкольн существовал благодаря судоходству. Возле моста располагался рыбный рынок. Они прошли через еще одни ворота, которые охраняли часовые, и, оставив позади себя городские окраины, вошли в тесный и суетный центр Линкольна. Прямо перед ними уходила вверх узкая, кишащая людьми улица. Дома, лепившиеся друг к другу по обеим сторонам, были полностью или частично каменными, что говорило о солидном достатке их хозяев. Холм был настолько крутым, что у большинства домов одна сторона первого этажа возвышалась на несколько футов над поверхностью, а другая уходила под землю. В поднятой над землей части строений, как правило, размещались либо мастерские ремесленников, либо магазины. Единственными открытыми пятачками были только церковные кладбища, на которых шла бойкая торговля зерном, птицей, шерстью, кожей и прочим. Филип и Ричард со своей маленькой свитой проталкивались в толпе горожан, воинов, животных и повозок. Филип с изумлением обнаружил, что под ногами у него были каменные плиты. Вся улица была вымощена! «Сколько же здесь богатства! — восхищался он. — Если уже улицы мостят, словно дворцы или соборы». От помоев и навоза ноги слегка скользили, но это было гораздо лучше, чем реки грязи, в которые зимой превращалось большинство городских улиц.