На задворках Великой империи. Книга первая: Плевелы - Пикуль Валентин

– Ты просто глуп. Не спорь!

Паскаль призадумался – в чем же соль? И понял.

– Но лес-то, – напомнил он, – стоит очень дорого. Тысяч около ста потянет…

– Наконец-то, тугодум ты!

– А Мышецкий не даст его вырубить, – досказал Осип Донатович. – Зачем он нужен, такой лес, который… продать нельзя?

– Ты его рубить и не будешь. Кесарю – кесарево.

– А вам, значит, богово?

– Постой… Что там поделывает моя дорогая княгиня?

Осип Донатович состроил на пальцах «козу», которой пугают малолетних детей.

– Рожки, – хихикнул он. – Вот такие малюсенькие рожки… Геннадий Лукич стал при княгине своим человеком!

– Не болтай, – пресекла его Монахтина. – Лучше скажи: как Аниса Готлибовна – оплатила свои счета в Гостином?..

– А кто осмелится напомнить о них вице-губернаторше?

– Верно, что побоятся… Ужасное легкомыслие! О чем она думает, голубушка? Жаль князя…

– Что же далее? – навострился Паскаль.

– Очень мне жаль князя, – продолжала Монахтина отвлеченно. – Предупреди наших аршинников, чтобы не вздумали соваться к нему с этими счетами… Он и без того занят!

– А неплохо бы, – намекнул Паскаль мстительно.

– Дурак! Сергей Яковлевич отныне мой компаньон. И он хороший человек. Надобно поберечь его. А потому передай в лавки, чтобы все счета свалили прямо на княгиню… Хорошо бы – в один день, все сразу, чтобы не мучилась!

Накануне этого разговора, в сумбурный четверг, в доме Мышецких произошло одно событие. Был уже поздний час, и Алиса Готлибовна собиралась ложиться в постель, когда в комнате мужа что-то упало со стеклянным звоном. Подобрав края длинной рубашки, княгиня поднялась наверх.

Сергей Яковлевич, полураздетый, стоял перед столом и окровавленной рукой смахивал с его поверхности разлитое вино. Осколки бутыли хрустели под ногами.

– Алиса, – сказал он, – не надо убирать… Пусть все будет так! Завтра придет Огурцов… мой верный друг!

Только сейчас Алиса Готлибовна поняла, что видит перед собой пьяного человека. Разбитое стекло убрали, и Огурцов, конечно, никогда не пришел…

В эту ночь одно из кочевых киргизских племен разбило кибитки в глухом урочище возле степного колодца. Рабочие, ведущие насыпь на сто двадцатой версте, видели огни костров, слышали ржанье кобылиц.

…Еще никто не знал, куда направит свой путь это племя и где лежит дорога их предков.

8

Нет ключа разгадать таинственный лабиринт кочевых дорог. Неверно думают многие, что племена движутся в степи, отыскивая лишь лучшие пастбища. Нет! Разбито кочевье на сочных травах, но вдруг – собраны кибитки, и племя переходит на пустынные солончаки, где нет ни травы, ни колодцев; извечный путь – голос предков.

– И еще: у каждого рода своя тропа. Если при Тамерлане шел мой пращур вот этой дорогой, то и должен пройти только по ней, напьюсь воды из того же родника, что и он когда-то, и мои внуки и правнуки именно здесь расставят свои кибитки.

И еще: по степным законам можно пересечь тропу, можно идти следом за мной, но не троньте моих кочевий – в кровь окрасятся травы, наполнится небо пением стрел.

Так было при Тамерлане – так будет и сейчас. Племя не знает другого пути, кроме пути своих предков…

Сергею Яковлевичу успели доложить, что племя видели последний раз на сто двадцатой версте от Уренска: прогнав перед собой отары овец, племя киргизов перевалило через свежую насыпь, после чего – под ударами тысяч ног – осел зыбучий песок и провисли рельсы.

Выросли кибитки в редкой березовой куртине, затрещали костры. Недалеко осталось и до летних урочищ на берегах Байкуля – два хороших всего перехода, но пути орды загадочны и подвластны только многовековой традиции рода.

И никто в губернии не принял сообщения о перекочевке киргизов всерьез: на то и степь, чтобы шатались по ней кочевники, – пусть бродят, не до них сейчас!..

Вчера Сущев-Ракуса (через рабочих, искренне преданных его Уренскому союзу взаимопомощи) начал гасить забастовку. Кое-где еще вспыхивали отдельные искры, но тут же налетел Дремлюга и затаптывал их своими сапожищами. Забастовка пошла на убыль сразу же после «проповеди» Мелхисидека в Уренском соборе.

Владельцы бастующих предприятий вынуждены были дать рабочим по три копейки надбавки, на которых так горячо настаивал «социалист» Виктор Штромберг, отставной лейтенант флота его императорского величества.

Губернский жандарм с вечера предупредил Мышецкого:

– Сергей Яковлевич, можете телеграфировать в министерство от имени Влахопулова, что спокойствие губернии надолго обеспечено.