На задворках Великой империи. Книга первая: Плевелы - Пикуль Валентин

– Не я… не я, – заговорил Егорушка.

Троицын вынул изо рта сигару и треснул Егорушку в глаз.

– Ах ты… шмрец! – поднялся Атрыганьев.

– Что тут случилось, господа? – подошел Веденяпин.

– Шулерок объявился, – сказал Троицын. – Вот он…

И крепкая длань Веденяпина обрушила фон Гувениуса на пол. Атрыганьев, предводитель и камергер, воздел Егорушку над собой. На своих кулаках, не давая коснуться пола, выбросил его за двери.

А там сидели банковские служащие.

– За что его? – спросили они.

– Шулер… Окажите ему!

Здесь били слабее, но зато чаще. После чего передали фон Гувениуса дальше – к половым. Те были люди опытные: они обмотали Егорушку полотенцами и как следует помяли бока. А потом, спустив шулера с лестницы, крикнули дворнику:

– Африканыч! Прими как положено…

Дворник прислонил кузена губернаторши к поленнице дров и неумело, равнодушно и сильно насовал ему в личность. Затем перекинул фон Гувениуса через плечо и высвистнул на улицу.

– Ходють здеся, – сказал недовольно, – всякие… Воздух портють!

Мышецкий об этом еще ничего не знал. Пересилив себя, он навестил свой разгромленный дом, из которого утром поспешно бежала Алиса. Платяные шкафы были пусты, и только в одном из них одиноко болтался его блестящий мундир камер-юнкера. Прислуга тоже разбежалась, чуя недоброе.

Князь отыскал в городе Сану – спросил о ребенке. Нет, Иконников забрал Алису вместе с ребенком…

– Эх, Сергей Яковлевич, – пожалела его добрая баба, – уж я вам и так, и эдак. А вы все не понимали… Мужчина-то вы больно неопытный! Просто сердце разрывается, на вас глядючи!

Между тем статья его была набрана. А губернская типография, словно по мановению волшебной палочки, выбрасывала в свет первую тысячу бланков такого содержания:

Прослышав об этом, уренские обыватели, словно предчувствуя всю тяжесть будущей трезвости, дружно заполнили кабаки и «монопольки»:

– Напоследки! Братцы, напоследки упьемси…

Получалось так: церковь вроде бы объявляла войну кабаку, но кабак решил не сдаваться и поднял брошенную перчатку. По всему долгому пути, от заставы до монастырского подворья, где должны были пройти жаждущие трезвого жития, спешно сооружались летучие лотки с горячительным.

Сидельцы винных лавок взирали на грядущее с оптимизмом.

– А вот поглядим! – утверждали они. – Мимо нас ни один не проклюнется. Всяк причастится! Где это видано, чтобы нас обошли?..

Пьянство усилилось. Всколыхнулись в городе темные силы. Какие-то личности ораторствовали на перекрестках о «жидах и политиках». Обираловцы, обычно, словно гада, боявшиеся дневного света, теперь смело кружили по улицам, принюхиваясь, чем пахнет.

Сергей Яковлевич навестил генерал-лейтенанта Панафидина: просил обеспечить его воинской поддержкой – в том случае, если…

– Нет, – возразил ему Панафидин без колебаний. – Армия не должна участвовать в этих распрях. Что вы мне предлагаете, князь? Про армию и так в народе говорят много вздору. Я не дам вам солдат. Патронами не поможешь! В кого стрелять?

Действительно: в кого стрелять? И губернатор вернулся в присутствие.

Позвал Огурцова, выложил перед ним рубль.

– Обещайте, – сказал, – что месяц я буду видеть вас трезвым. Вы хороший чиновник, я ценю ваше рвение и… Заодно, когда пойдете давать зарок, обратите внимание на всю механику этого дела. Мне это нужно!

Старый пьяница рубль взял и пообещал исполнить все в точности. Потом шепотком подсказал, что рабочие депо во­оружаются.

«И очень хорошо, коли так», – обрадовался Мышецкий невольно. Борисяк казался сейчас спасительным якорем. Рабочие депо – чуть ли не ангелами-миротворцами…

– Если увидите Савву Кирилловича, – наказал Мышецкий, – передайте ему обязательно, что он мне нужен!

На пороге кабинета, войдя неслышно, стоял капитан Дремлюга, розовея шрамом.

– Если увидите Савву Кирилловича, – повторил жандарм, обращаясь к Огурцову, – то сразу же доложите мне. Борисяк мне нужен тоже!

Мышецкий выслал Огурцова за двери и сказал: