Столпы Земли - Фоллетт Кен

Свет под дверью тускнел, на улице темнело. Джеку захотелось облегчиться. Он поискал глазами, но никакого горшка не нашел. Не похоже на монахов: уж они-то, всегда пекущиеся о соблюдении чистоты, обязаны были предусмотреть такую мелочь. Он тщательно обследовал пол и в самом углу нашел маленькое отверстие. Вероятно, это и было отхожее место.

Вскоре узенький ставень открылся. На подоконнике появилась миска и кусок хлеба. Джек вскочил на ноги. Он не видел лица человека, который принес еду.

— Кто ты? — спросил Джек.

— Мне запрещено говорить с тобой, — отозвался голос. Джек узнал его. Это был старый монах по имени Люк.

— Люк, они не сказали, сколько я здесь пробуду? — почти закричал юноша.

Монах повторил заученную фразу:

— Мне запрещено говорить с тобой.

— Пожалуйста, Люк, скажи мне, если знаешь, — умолял Джек, даже не замечая, как жалобно звучит его голос.

Люк ответил шепотом:

— Пьер сказал — неделю, но Филип решил — два дня.

Ставень закрылся.

— Два дня! — в отчаянии произнес Джек. — Но она в это время выйдет замуж.

Ответа не последовало.

Он стоял, уставясь в пустоту. Свет из открывшегося на мгновение оконца был очень ярким по сравнению с почти полным мраком внутри, и какое-то время Джек, ослепленный, ничего не видел, пока наконец глаза не привыкли к темноте. Потом они опять наполнились слезами…

Он лег на пол, больше ничего не оставалось. Его заперли здесь до понедельника. А к понедельнику Алина станет женой Альфреда, будет по утрам просыпаться в его постели, с его семенем в своем чреве. Мысль эта вызвала у Джека отвращение.

В камере была уже кромешная тьма. Он на ощупь добрался до подоконника и отпил из миски. Обычная вода. Откусил кусочек хлеба и с трудом стал жевать. Выпив остатки воды, он опять улегся на пол.

Сон не шел, он пребывал в странной дремоте, похожей на оцепенение, в которой ему, как видение, как сон, являлись прошлогодние воскресные вечера с Алиной. Тогда он рассказывал ей удивительную историю про рыцаря, который влюбился в принцессу и отправился на поиски виноградной лозы, плодоносящей драгоценными камнями.

Полуночный звон вырвал его из этого состояния. Он уже привык к монастырскому распорядку, и в полночь чувствовал себя бодро, хотя днем частенько хотелось спать, особенно если на обед давали мясо. Монахи уже наверняка повскакивали с кроватей и строились в колонны, чтобы прошествовать в церковь. Сейчас они стояли прямо над Джеком, но он ничего не слышал: стены камеры не пропускали звук. Через какое-то время опять зазвонили, на этот раз к мессе, которая проходила в час ночи. Время летело быстро, слишком быстро, ведь завтра Алина выходит замуж.

Под утро Джек все-таки заснул.

Внезапно он пробудился ото сна. Кто-то еще находился в камере.

Страх сковал его.

Вокруг была темнота. Шум воды, казалось, усилился.

— Кто здесь? — сказал он дрожащим голосом.

— Это я, не бойся.

— Мама! — От облегчения у него даже закружилась голова. — Как ты узнала, что я здесь?

— Старый Джозеф рассказал мне, что случилось, — спокойно ответила мать.

— Тише, монахи услышат.

— Не услышат. Здесь хоть кричи, хоть пой — наверху никто не хватится. Уж я-то знаю.

В голове у него родилось сразу столько вопросов, что он не знал, с какого начать: «Как ты попала сюда?», «Открыта ли дверь?..». В темноте он шагнул к ней, выставив вперед руки.

— Да ты же вся мокрая!

— Под нами — водовод. А один камень в полу не закреплен и свободно вынимается.

— Откуда ты это знаешь?

— Твой отец просидел в этом карцере десять месяцев. — В ее голосе слышалась горечь прожитых лет.

— Мой отец? В этой камере? Десять месяцев? Но за что?

— Мы этого так и не узнали, — сказала она с возмущением. — Его похитили или арестовали — он так и не понял — в Нормандии и привезли сюда. Он не знал ни английского, ни латыни, поэтому понятия не имел, куда попал. Около года отработал на конюшнях — там мы с ним и познакомились. — Нотки ностальгии смягчили ее голос. — Я полюбила его с первого взгляда. Он был очень добрый, но выглядел таким запуганным, несчастным, хотя пел, как соловей. С ним месяцами никто не разговаривал, поэтому, когда я сказала ему несколько слов по-французски, он обрадовался несказанно и, наверное, только за одно это полюбил меня. — В ее голосе опять зазвучала злоба. — Вскоре его посадили в эту камеру. Тогда-то я и раскрыла секрет, как сюда пробраться.

Джек вдруг подумал, что зачат он был наверняка прямо здесь, на каменном полу. От этой мысли он страшно смутился и возблагодарил Бога, что в камере темно и они с мамой не видят друг друга.

— Но ведь отца не могли арестовать просто так, должна была быть какая-то причина.

— Он не нашел ответа. В конце концов они сами придумали для него преступление. Кто-то дал ему чашу, украшенную драгоценными камнями, и выпустил на свободу. Не успел он отойти от монастыря на милю-другую, как его схватили, обвинили в том, что он украл эту реликвию, и повесили. — Эллен расплакалась.

— Кто это сделал?

— Шериф Ширинга, приор Кингсбриджа… какая теперь разница кто.

— А что стало с семьей отца? Ведь у него были родители, братья, сестры…

— Да, у него была большая семья, там, во Франции.

— Так почему же он не бежал и не вернулся туда?

— Однажды он попытался, но его поймали, привезли обратно и бросили в эту темницу. Можно было попробовать еще раз, тем более выбраться отсюда мы могли. Но он не знал дороги домой, не говорил по-английски и к тому же не имел ни гроша в кармане. Шансов почти не было. Конечно, он должен был рискнуть еще раз, теперь-то это ясно как Божий день, но тогда никто не мог даже предположить, что его могут повесить.

Джек обнял мать, пытаясь успокоить. Она насквозь промокла и дрожала от холода. Ей надо было срочно уходить и высушиться. И тут его словно молнией пронзило: ведь если она может выйти отсюда, значит, и он может последовать за ней. Пока мать рассказывала об отце, он ненадолго забыл об Алине, но сейчас вдруг осознал, что его страстное желание может осуществиться — он успеет поговорить с Алиной до ее свадьбы.

— Покажи мне этот лаз, — коротко сказал он.

Она всхлипнула и вытерла слезы.

— Держи руку. Я тебя выведу.

Вместе они прошли в дальний угол камеры, и Джек почувствовал, что мать спускается вниз.

— Глубоко вдохни, ныряй в воду и плыви против течения что есть сил. Иначе тебя унесет прямо в монастырский сортир. Дыхания должно хватить как раз, чтобы добраться до выхода. Только не бойся, и у тебя все получится. — Она опустилась еще ниже, и он отпустил ее руку.

Нащупав лаз, Джек стал спускаться. Его ноги сразу же оказались в воде. Когда он уперся в дно, плечи все еще были в камере. Перед тем как совсем погрузиться в несущийся поток, он нашел камень и установил его на прежнее место. Озорная улыбка тронула его губы: монахи сойдут с ума, увидев камеру пустой.

Вода оказалась жутко холодной. Джек сделал глубокий вдох, нырнул и поплыл против течения, вовсю работая руками и ногами. По мере продвижения он отмечал про себя, под какими помещениями находился в данный момент: вот здесь должен быть коридор, здесь — трапезная, вот — кухня, пекарня… Казалось, этому пути не будет конца. Он попытался вынырнуть на поверхность, но ударился головой о камень туннеля. Паника охватила его, но на память пришли слова матери, и Джек сделал последний отчаянный рывок. Он был почти у цели. Мгновение — и впереди показался свет. Пока они разговаривали в камере, взошло солнце. Еще одно движение — и свет был уже над его головой. Джек коснулся ногами дна, встал в полный рост и с благодарностью вдохнул свежего воздуха. Когда дыхание восстановилось, он вылез из канала.

Мать уже переоделась, на ней было чистое сухое платье. Свое старое она отжала и принесла сухую одежду для сына. Аккуратной стопкой на берегу лежали вещи, которые Джек не надевал уже полгода: льняная рубашка, зеленая шерстяная туника, серые рейтузы и кожаные башмаки. Она отвернулась, и Джек скинул с себя тяжелое монашеское платье, сандалии и быстро оделся в новое.

Все монашеское одеяние он швырнул в канал. Больше оно ему никогда не понадобится.

— Что ты теперь собираешься делать? — спросила мать.

— Пойду к Алине.

— Прямо сейчас? Но еще слишком рано.

— Я не могу ждать.

Она кивнула.

— Будь великодушным. Ей сейчас очень нелегко.

Джек склонился и поцеловал мать, потом обхватил ее руками и крепко прижал к себе.

— Ты спасла меня от тюрьмы, — сказал он. И рассмеялся: — Вот это мама!

Она улыбнулась, но глаза ее были влажными.

Джек еще раз на прощание покрепче обнял мать и ушел.

Уже совсем рассвело, но вокруг никого не было видно, ведь сегодня — воскресенье, люди не работали и могли позволить себе понежиться в постели подольше. Джек не был уверен, стоит ли ему опасаться, что его заметят. Имел ли Филип право преследовать сбежавшего послушника и силой заставить его вернуться? А если и имел, то хотел ли? Этого Джек не знал. Филип олицетворял закон в Кингсбридже, а юноша открыто нарушил его, так что надо быть готовым к любым неприятностям. Но сейчас Джек думал только о том, что ждало его в ближайшие несколько минут.