Баязет - Пикуль Валентин

Да, полковник умирал.

– Вы что-нибудь хотите? – спросил его Сивицкий.

– Нет, – вразумительно ответил Пацевич. – Мне сейчас хорошо… Я уже близок к истине.

– Но я не Пилат, а вы не Христос, – улыбнулся врач.

– Я… заслужил презрение, – сказал Пацевич. – Так?

– У меня нет презрения к людям, которых я лечу, – ответил Александр Борисович и заботливо поправил на полковнике одеяло.

Пацевич помолчал, улыбаясь с закрытыми глазами.

– Вы, – неожиданно спросил он, – когда-нибудь были на Волыни?

– Был. Да, был.

– Тогда вы знаете… это:

• Плыне, Висла, плыне,
• По польской крайне,
• А допуки плыне… 

– Да, я помню, – сказал врач, – «Польска не загине…». Я, помню, был еще молод, хотя и тогда мундир сидел на мне мешковато. И я помню плошки на улицах, танцы в тесных цукернях и песни юных паненок… Все это было давно, и тогда я был влюблен. Кажется, единственный раз в жизни!

Он пожал тяжелую руку Пацевича и оставил его.

Смерть встала на караул, торопя время, у изголовья полковника на восходе солнца. Был еще ранний час, и не остывшая за ночь крепость торжественно молчала. Адам Платонович пожелал видеть своих офицеров, и они, еще заспанные, грязные, зачумленные, собрались кружком возле умирающего, сняли фуражки.

– И вы, Некрасов? – слабо удивился Пацевич.

– И я…

Первые лучи солнца осветили паутину углов. Где-то за окном, радуясь наступлению дня, чирикнула птица.

– Вот и все, – сказал Пацевич.

Офицеры понурили головы. Ватнин отцепил от пояса фляжку, поднес ее к губам полковника:

– Ваше высокоблагородие, хлебните на дорожку…

– Не надо, – отвел его руку полковник. – Черви!

– Это не вода, ваше высокоблагородие. Малость я тут раздобылся по знакомству. Хлебните с донышка!

Адам Платонович отхлебнул кукурузной араки, внятно сказал:

– Спасибо, сотник, ты добрый человек. И ты понял меня… Когда будете разбирать мои вещи, возьми что-нибудь для себя на память!

Штоквиц широко зевнул, прикрыв рот ладонью:

– Не будет ли у вас, господин полковник, каких-либо поручений к нашему офицерскому собранию? Католиков среди нас нету, и для составления завещания можно пригласить греческого священнослужителя.

Пацевич двинул рукой по одеялу, показывая тем, что ничего этого не надо.

– Господа, – тихо сказал он и открыл глаза, которые глядели на офицеров уже из другого мира. – Господа, я позвал вас, чтобы сказать последнее… Я знаю, что не был любим вами, но прошу снять с души моей грех… Поверьте, в намерении сдать крепость я не виноват! Нет, не виноват…

– И очень хорошо, – сказал Ватнин.

Пацевич продолжал, спокойно и ясно:

– Мне так казалось, что я могу спасти гарнизон. Не вините меня, я уже наказан… Может быть, в моей гибели и было ваше спасение. Не знаю… Я знаю лишь одно – не виноват и не желаю помирать виноватым! Упрекнуть меня в трусости вы тоже не сможете. Я бы не выскочил тогда на фас, где меня ранили… Под аркою ведь было спокойно… И простите, господа, если я вас кого-либо обидел…

Карабанов потрогал разбитую вчера голову.

– Пропадешь, – вдруг сказал ему полковник отчетливо.

– Я?

Адам Платонович отвернулся:

– Не целуйте меня, господа. И – прощайте. Прощайте навсегда. И – все…

Больше он не сказал ни слова и скоро отошел в вечность. Последним проявлением его жизни был вздох, глубокий и печальный. Штоквиц сложил ему на груди руки. Взяв мертвеца за виски, он большими пальцами рук привычно закрыл ему глаза.

– Копить покойников не будем, – хмуро объявил капитан офицерам. – А потому похороним его сегодня же…

Из подземелья был извлечен гроб, тот самый образцовый гроб, стоивший тринадцать рублей сорок две копейки. Пацевича положили в эту новую домовину, обрядив его в новый мундир, под голову сунули солдатскую скатку.

– Кому сообщить? – спросил Потресов.

– Покойник, кажется, ни с кем из родных не переписывался, – ответил Штоквиц. – Пусть родные узнают о его смерти потом из газетных реляций.

– Может, у покойного были сбережения?

Штоквиц с огорчением ответил:

– К сожалению, никаких сбережений не обнаружено.

Над могилой был сделан залп, но флагов над крепостью не приспускали, чтобы не вводить турок в заблуждение.

– Разойдись! – скомандовал потом Штоквиц, и дело о полковнике Пацевиче поступило в архив.

………………………………………………………………………………………

Вернемся к Пацевичу еще раз, чтобы дорисовать облик этого человека до конца.