Из тупика - Пикуль Валентин

— Сигнал дан, — прервали его.

Шлепнул в небо неяркий фальшфейер, альпийские рожки протрубили тревогу. Небольсин выдернул из кобуры длинный кольт:

— Разом! — и первым выпрыгнул из траншеи.

Пули сразу прижали его к земле, и он ящерицей заполз обратно за бруствер. Снова фальшфейер: повторный — для русских.

— Вперед… за мной!

Он бежал под свист пуль, и земля больно ударила его в лицо. Он заплакал тогда, лежа в расщелине, и понял, что он — один и никто больше за ним не пошел. И никогда уже не пойдет…

Атака сорвалась, а воду не подвезли. В наказание!

Люди умирали от жажды под беспощадными ливнями солнца… Тогда солдат Должной встал и пошел. Но пошел не вперед, а назад — прямо на сенегальцев.

— Тире муа сильвупле! — кричал он, добавив для верности по-русски: — Стреляй, мать вас всех…

Должного исполосовали длинные очереди. С груди старого солдата сорвало пулями кресты. И в траншею, прямо в лицо Небольсина, так и шмякнуло «полным бантом», и этот бант, звенящий погнутыми Георгиями, был затоптан сумятицей батальона…

— Каковашин! — в ужасе закричал Небольсин. — Что ты делаешь, Каковашин? Опомнись…

Каковашин поднялся в рост, подкинул на руках тяжеленный «льюис» и грохнул очередью по кордонам ограждения.

— Четвертая, — призвал исступленно, — Особого назначения… не сдается! Герои Вердена! Кавалеры Георгия! Вперед…

Это была та знаменитая русская атака, о которой слагались в народе песни.

Русские пошли на прорыв. Прочь. К черту.

— Домой… домо-о-ой… Уррра-а-а!

Вечером, когда батальон загнали за колючую проволоку, когда они, обстрелянные с неба авиацией, лежали на раскаленной твердой земле, разрывая рубахи, чтобы перевязать раны, — вот тогда Небольсин и встретился с ними. Один на один. И на беду его это случилось возле сарая выгребной ямы…

— Дай пройти, — сказал он, уже почуяв беду.

— Проходи. — И его толкнули.

Весь ужас этого момента не пережить.

В полном одиночестве, мучимый зловонием, Небольсин стягивал с себя ошметки изгаженного навсегда мундира, рвал со своей груди ордена, сбрасывал их с себя, словно вшей. И тогда к нему подошли союзные офицеры. Нет, они люди были тактичные: никто даже не улыбнулся.

Суровый ирландец О'Кейли кинул ему новые солдатские бутсы. Майор Мочению подарил чистое белье — после стирки. Павло-Попович швырнул из бумажника триста — в итальянских лирах. Русских не было, но был один православный — грек Феодосис Афонасопуло.

— Виктор… — сказал он (единственный, кто рискнул подойти к осрамленному). — Виктор, прощай… Тебе надо было уйти отсюда раньше. Прощай, это тоже пройдет…

И чуткий грек, преодолев брезгливость, протянул ему руку.

Уходя прочь, Небольсин ни разу не обернулся.

В этот день он разлюбил Россию — и русских!

* * *

Так закончилась эта агония. По всей Европе русская армия была разбита и сломлена. Кем? Только не немцами. Русских за границей разбили сами же французы. Не желавшие сражаться были сосланы в Африку — марш-марш, через пустыни; их силком сдавали, как скот, в дисциплинарные батальоны Марокко. Непокоренных заперли в подвалы острова Экс, затерянного далеко в океане — на скорбных путях Наполеона в его последнюю ссылку.

Кому теперь нужен офицер разбитой армии?.. Никому. И русский консул в Белграде (куда Небольсин добрался, шатаясь от жары и голода) сказал:

— Таких теперь много. Не вы один приходите к нам. К сожалению, ничем не могу помочь. Но сочувствую…

Военный атташе, генерал Мартынов пожалел его проще:

— Надо выспаться, — сказал. — Идите на конюшню…

На посольской конюшне, разворошив сено, Небольсин уснул под всхрапывание жеребцов. Утром встал, провел рукой по лицу, отряхнул с себя солому в ушел… В витрине магазина отразилось его лицо. Он не узнал себя. Да, теперь никто уже не скажет ему, как говорили раньше: «Я вас где-то видел…»

«Очень хорошо, — раздумывал Небольсин, покидая город. — И пусть никто меня не знает…»

На пустынной горной дороге дымчатые волы, по четыре в упряжке, волокли куда-то скрипящие возы-каруцы. Военным обозом командовал сербский офицер, и он остановил Небольсина.

— Эй, брат! Ты, никак, русский?

— Русский… будь оно проклято, это имя!

— Садись с нами, брат, — предложил серб. — Имя русского да будет свято на нашей земле. Мы никогда не забудем, что Россия для нас сделала…

«Цо-цо-цо!» Колеса шарпали по щебенке, стегали хвосты волов слева направо. Медленно тащился обоз. Сербы ломали жесткий хлеб, раздваивали пополам с русским овечий сыр, он пил их вино, говорил по-русски — его все хорошо понимали…