Из тупика - Пикуль Валентин

«Кто принял?» — подумал Небольсин и ответил:

— Как всегда — начальник дистанции… Соедините с Колой.

— Закрутилось, — гыгыкнул дядя Вася, дымя.

— Кола, Кола, — звал Небольсин. — Кола, из Петрограда — курьерский, «14-бис», первый курьерский на Мурманск… Освободите свои пути, пропустите на Мурманск!

Он повесил трубку и улыбнулся:

— А чего же тут удивляться, дядя Вася? Дорога всегда есть дорога. И на то она создана, чтобы люди по ней спешили..

* * *

Люди спешили, задумываясь над счастьем.

Надо было готовить пути — под бегущее мимо окон счастье.

В добрый час!

Глава десятая

В снежном завале за Печенгой бойцы отыскали пограничный столб. Сбили с него орла, размахнувшего крылья над полярной теменью, и развернули красную звезду на запад. Так был возвращен народу громадный Северный край — на грани ночи, над обрывом в океан.

640 000 квадратных верст с населением тоже в 640 000 человек. Восхитительно точно на каждую душу по целой версте. До чего же широко и просторно живется человеку в этом краю!

Шумит над крышею звонкий лес под Шенкурском, стреляет по елкам красная белка, проходит медведь, вытряхивая из-под снега белую куропатку; а в реке плещется красноперая рыба.

Тогда мы еще не ведали, как подспудно богат русский север. Затаенно лежали, издревле храня свои тайны, нетронутые дикие земли Тогда — в эти первые годы — мы черпали богатства только поверху, что бросалось в глаза — то и орали. Рыбу — сетями и мережами, белку — пулею в глаз, молевое бревно крутилось в порогах, и его хватали баграми дюжие дядьки на весенних запанях.

Северная красавица стыдлива: прошло немало лет, прежде чем нам до конца открылось ее лицо.

Это прекрасное лицо — лицо моей первой любви.

Я ничего не знаю прекраснее русского севера!

Глава одиннадцатая

Год 1920-й — год больших надежд и пламенных мечтаний.

Год холодный, голодный — замечательный год.

Люди оглядели друг друга и задумались о любви.

«Теперь — можно!»

* * *

— Что вы отворачиваетесь? — сказал Женька Вальронд. — Я вам говорю о деле… Теперь можно подумать о технике, пришло время. Флот разорен, и его надо создавать заново…

Молодой комдив ходил по тесной каюте сторожевика, а перед ним навытяжку стоял дивизионный механик.

— Вам, наверное, кажется, — продолжал Вальронд, — что если война закончилась, то подшипник гребного вала пускай купается в манной каше, а не в тавоте… Кстати, вы дутье Гоудена опробовали?

— Забыл, — слабенько оправдался механик.

— Вот видите… А из машины у вас тянет виндзейль, стационары же холостят. Так дальше нельзя! — произнес Вальронд. — Флот у нас пока маленький, и каждый вымпел этого флота, особенно здесь — на севере, должен быть начеку… И наконец, последнее, — заметил Вальронд строго. — Все мы, моряки, никогда не были в дураках по части выпивки и закуски… Вы разве сомневаетесь?

— Да нет, не сомневаюсь, — охотно согласился механик.

— Но надо знать меру и время. Вот скажите по чести, стармех, вы меня когда-либо видели выпившим?

— Нет, товарищ комдив, никогда не видел.

— А я ведь тоже… не дурак, далеко не дурак! Ладно, — отпустил Женька механика на покаяние. — На первый раз я делаю вам выговор. А потом поставлю вопрос о списании вас с флота. Это как раз тот случай, когда бравые специалисты валяются на улице без работы, и мы подберем на дивизион механика более расторопного… Осознайте весь ужас своего равнодушия — и можете идти!

Продраив механика с песком и мылом, комдив стал бриться — с песком и с мылом. Буквально так, ибо в куске мыла, который он разводил на блюдечке самодельной паклевой кисточкой, попадался мелкий речной песок… Под чьими-то пальцами напористо дребезжала дверь каюты: дру-дру-дру.

— Войдите! — разрешил Вальронд, и в каюту к нему вошел мрачного вида мужчина в штатском пальто; пучки седых волос торчали из ноздрей.

— Я техник с завода… Ваш дивизион вызывал меня. Сверка артиллерийских прицелов на панораме… Так?

— Так точно, — ответил Вальронд. — Садитесь, товарищ.

Заводской техник долго приглядывался к Вальронду:

— А вы меня, комдив, никак не хотите узнать?

— Нет. Помилуй бог — не узнаю.

— Да, — призадумался техник.

— Тогда ведь было темно… в августе восемнадцатого! Да и вы с Павлухиным сидели под капотом. Было нам не до милых, разговоров… Однако «ямайку» вы расхряпали и даже спасибо мне не сказали… Помните?