Столпы Земли - Фоллетт Кен

Он попытался оправдаться.

— Я думал привлечь в Кингсбридж тамошних умельцев, — сказал он слабеющим голосом. — От них будет много пользы здесь. И не важно, кто станет мастером. Я надеюсь, моя самоуверенность не принесет вреда никому. — Невинная улыбка тронула его губы: — Простите мне мою нескромность. — Но монахи, похоже, не клюнули на эту уловку.

Спас его Милиус, задав свой подготовленный вопрос:

— А что ты предлагаешь сделать с наполовину обрушившимся алтарем?

— Я все очень внимательно осмотрел, — ответил Джек. — Его можно восстановить. Если вы сегодня утвердите меня мастером, я сделаю это за год. Более того, вы даже можете продолжать пользоваться им, пока я буду переделывать неф по новым чертежам. А когда закончим неф, я предложил бы снести алтарь и построить новый, в том же стиле, что и остальная часть собора.

— А кто убедит нас в том, что старый алтарь снова не рухнет? — спросил Эндрю.

— Все произошло потому, что Альфред сделал каменный свод, не предусмотренный по плану. Стены не были рассчитаны на такую тяжесть. Я предлагаю вернуться к чертежам Тома и сделать деревянный потолок.

Монахи не скрывали удивления. Вопрос о том, почему обвалилась крыша алтаря, был спорным.

— Но Альфред значительно усилил опоры под больший вес свода, — сказал Эндрю.

Над этим Джек тоже думал, и ему казалось, он нашел ответ:

— Усилить-то усилил, но явно недостаточно. Если вы обратите внимание на развалины, вы увидите, что не выдержала кладка верхнего яруса окон. Там надо было укреплять особо.

Монахи, удовлетворенные ответом, согласно закивали. Джек почувствовал, что убедительные ответы повышают его шансы занять место мастера.

Но тут со своего места поднялся Ремигиус.

— Я хотел бы зачитать собратьям стих из Священного Писания, — довольно торжественно произнес он и посмотрел на Филипа. Приор кивнул в знак согласия.

Ремигиус вышел к аналою и открыл толстый том Библии. Джек внимательно следил за ним: его тонкие губы нервно подрагивали, голубые глаза широко раскрылись, выражение негодования застыло на лице — воистину воплощение вселенской скорби и обиды. Когда-то давным-давно он свято уверовал в свое предназначение править людьми, но оказался слишком слаб характером для этого и вот теперь вынужден доживать свои дни, разочарованный во всех и вся.

— Книга «Исход». — Он нараспев произносил первые слова, листая пергаментные страницы. — Глава двадцатая. Стих четырнадцатый. — Джек весь напрягся: что же последует дальше? Ремигиус помедлил: — Не прелюбодействуй. — И на том захлопнул книгу и вернулся на свое место.

Филип, слегка раздраженный, спросил:

— Может быть, ты объяснишь нам, брат Ремигиус, зачем тебе понадобилось читать этот короткий стих во время обсуждения плана строительства?

Ремигиус, пальцем указывая на Джека, ответил:

— Потому что человек, который хочет стать нашим мастером-строителем, живет в грехе. — Его голос гремел, подобно грому.

Джек никак не хотел верить в то, что Ремигиус говорит совершенно серьезно. И тоже вспылил:

— Это правда, наш союз не благословлен святой Церковью; на то были основания, но мы поженимся, как только вы захотите.

— Это невозможно. — Ремигиус почти ликовал. — У Алины уже есть муж.

— Но их союз так и не состоялся.

— И тем не менее он был освящен в церкви.

— Но если вы не позволите мне жениться на ней, как же я смогу воздержаться от прелюбодеяния? — со злостью бросил Джек.

— Довольно! — Это был голос Филипа. Джек взглянул на него и увидел, что тот тоже взбешен. — Джек, ты действительно живешь в грехе с женой своего брата?

Юноша застыл от изумления:

— А ты разве не знал?

— Конечно нет! — взревел приор. — Неужели ты думаешь, что я бы молчал?

Воцарилась тишина. Филипа раньше никто не видел таким разъяренным. Джек чувствовал, что попал в беду. Его грех, может быть, и не был таким уж страшным, но монахи всегда строго относились к прелюбодеянию. К несчастью, то, что приор не знал о Джеке и Алине, еще более усугубляло дело. Ремигиус таким образом застал Филипа врасплох и поставил его в неловкое положение. Теперь ему следовало проявить твердость, чтобы не прослыть мягкотелым.

— Но вы ведь не можете строить церковь не по правилам, только чтобы наказать меня, — жалобно промолвил Джек.

— Ты должен оставить эту женщину, — с наслаждением сказал Ремигиус.

— Да иди ты знаешь куда? Она родила от меня ребенка, ему уже год!

Ремигиус, довольный собой, уселся на место.

— Джек, если ты будешь так разговаривать на капитуле, тебе придется выйти вон, — строго сказал Филип.

Юноша понимал, что надо успокоиться, но остановиться уже не мог.

— Да это же просто смешно! — воскликнул он. — Вы хотите, чтобы я бросил мою женщину и нашего ребенка? Это не мораль, это — убожество какое-то.

Филип понемногу умерил свои гнев, в его голубых глазах загорелись знакомые огоньки симпатии.

— Джек, — сказал он, — ты по-своему смотришь на законы Божьи, нам же следует неукоснительно соблюдать их, поэтому мы и пошли в монахи. А посему мы не можем назначить тебя мастером до тех пор, пока ты не прекратишь прелюбодеяние.

Джек вспомнил строку из Писания:

— И сказал Христос: «Тот из вас, кто безгрешен, пусть первым бросит в меня камень».

— Да, но Христос сказал грешнице: «Ступай и больше не греши». — Он повернулся к Ремигиусу: — Я так понимаю, ты снимешь свои возражения, если Джек прекратит прелюбодействовать.

— Конечно, — сказал монах.

Несмотря на раздиравшие его гнев и душевную боль, Джек понял, что Филип ловко перехитрил Ремигиуса. Он отвлек все внимание на вопрос о прелюбодеянии и обошел стороной все, что касалось планов строительства. Но Джек не успокаивался.

— Я не собираюсь бросать ее! — сказал он.

— Но ведь это, возможно, ненадолго, — спокойно сказал Филип.

Джек задумался, слова приора застали его врасплох.

— Что ты хочешь этим сказать?

— То, что ты сможешь жениться на Алине, если ее первый брак будет расторгнут.

— А это возможно?

— Вполне, если, как ты говоришь, супруги не исполняют брачные обязанности.

— И что я должен сделать?

— Обратиться в церковный суд. Можно в суд епископа Уолерана, но тебе лучше отправиться сразу к архиепископу Кентерберийскому.

— И он непременно даст согласие?

— По справедливости — да.

Джек почувствовал, что ответ приора прозвучал не совсем убедительно.

— Но пока нам придется жить порознь?

— Если хочешь стать мастером-строителем собора Кингсбриджа — да.

— Ты заставляешь меня выбирать из того, что я люблю больше всего на свете.

— Это ненадолго, — опять повторил Филип.

В голосе приора Джек уловил сострадание к нему.

Он немного смягчился, хотя и погрустнел:

— Как — «ненадолго»?

— Ну, может быть, год.

— Целый год!

— Вам необязательно жить в разных городах, — сказал Филип. — Ты сможешь видеться с Алиной и ребенком.

— А вы знаете, что она искала меня по всей Испании? — Джек сделал последнюю попытку убедить монахов. — Вы можете себе это представить? — Но разговоры о любви были недоступны их сознанию. — Как же я скажу ей, что нам нужно на время расстаться? — горько пробормотал Джек.

Филип встал и положил ему на плечо руку.

— Время пролетит так быстро, что ты и не заметишь, поверь мне, — сказал он. — А скучать тебе не придется — будешь строить собор.

За восемь лет лес очень подрос и изменился. Джек был уверен, что знает эти места как свои пять пальцев. Но теперь старые тропы и тропинки заросли, и в подлеске лесные звери протоптали новые, ручейки бежали в других направлениях, вековые деревья попадали, а молодые вытянулись вверх. Все как-то уменьшилось в размерах: и расстояния теперь казались меньшими, и склоны холмов — не такими крутыми. Но самым удивительным было то, что он чувствовал себя здесь чужим. Молодой олень испуганно смотрел на Джека из зарослей кустарника на другом конце поляны, и тот не мог вспомнить, где был олений водопой. Не знал он, с какой протоки вспорхнула целая стая диких уток и что их вспугнуло. И еще ему было немного страшновато, потому что он не знал, за каким деревом могут притаиться лесные разбойники.

Почти весь путь от Кингсбриджа до леса он проехал верхом, но, как только главная дорога кончилась, ему пришлось спешиться, ибо на пути встал молодой кустарник, которым поросли тропинки. Возвращение к любимым местам его детства навевало неизъяснимую грусть. Мальчишкой он, конечно же, не мог оценить всей сложности жизни: какой простой и безоблачной казалась она ему в те годы! Его самым большим лакомством всегда была земляника; он знал, что каждое лето, несколько дней подряд, он будет собирать ее столько, сколько сможет съесть: она ярким ковром устилала лесные поляны и пригорки.