Столпы Земли - Фоллетт Кен

И он продолжал говорить, хотя с грустью понимал, что никакие слова не способны поколебать праведность Питера, которой он прикрывался, как щитом.

— Никто так не заботился бы о мальчике, как я, не считая, конечно, его родителей, найти которых мы так и не смогли. И на то была ясная Божья воля… — Он замолк. В церковь только что вошли Джонатан с Джеком. Между ними стояла Эллен.

Она постарела: волосы стали совсем седыми, лицо покрыли глубокие морщины. Но вошла она, как королева, с высоко поднятой головой, золотистые глаза сияли так, словно она бросала кому-то вызов. Филип был слишком удивлен, чтобы протестовать.

Высокий суд молчал, когда она вошла в неф и встала прямо против архидиакона Питера. Голос ее зазвучал в тишине, как из горна, и эхом отозвался в верхнем ярусе окон собора, построенного ее сыном:

— Клянусь всеми святыми, что Джонатан — сын Тома Строителя, моего умершего мужа, и его первой жены.

Собравшиеся в зале священники подняли страшный крик. На мгновение все утонуло в нем. Филип был в полном замешательстве, только широко раскрыл рот и не сводил глаз с Эллен. Том Строитель? Так Джонатан — сын Тома? Когда он смог наконец посмотреть на своего воспитанника, то сразу понял: это была сущая правда. Они были похожи не только ростом, но и лицом. Джонатану не хватало только бороды — и никаких сомнений не осталось бы.

Первое, что почувствовал Филип, была горечь утраты. До сего дня он был самым близким человеком Джонатану. Но Том являлся ему родным отцом, и, хотя тот уже давно умер, неожиданное открытие многое могло изменить. Филип больше не смог бы втайне считать себя отцом Джонатана, да и тот теперь не будет чувствовать сыновней привязанности к приору. С этой минуты он будет только сыном Тома. Филип его потерял.

Он тяжело опустился на скамью. Когда шум понемногу стих, Эллен рассказала, как Джек в то холодное утро услышал плач и нашел младенца; как они с Томом прятались в кустах, наблюдая за Филипом и монахами, которые, закончив утренние работы, возвращались в монастырь и встретили у ворот Франциска с младенцем на руках и Джонни Восемь Пенсов, пытавшегося кормить ребенка через тряпочку, смоченную в козьем молоке.

Филип тут же вспомнил, с каким интересом Том слушал его рассказ о найденыше несколько дней спустя. Ему тогда показалось, что тот так внимателен только из прирожденного чувства сострадания, но оказалось, что он просто горел желанием узнать все о своем сыне.

Со временем Тома все больше тянуло к мальчику, особенно когда он впервые пошел, а потом превратился в озорного непоседу. Никто тогда не обратил на это особого внимания: весь монастырь относился к Джонатану как к любимому всеми существу, а поскольку Том все свое время проводил на церковном дворе, его привязанность к мальчишке стала вполне естественной. Но сейчас, оглядываясь назад, Филип понимал, что забота, которую Том проявлял о Джонатане, была не совсем обычной.

Когда Эллен села, приор понял, что его невиновность доказана. Ее откровения были столь ошеломляющими, что он совсем было забыл, что находится на суде. Рассказ ее о рождении ребенка, о смерти, об отчаянии и надежде, о старых тайнах и бесконечной любви неоспоримо свидетельствовал о целомудрии Филипа. Хотя не все было так просто и безобидно: решался вопрос о будущем монастыря. Но слова Эллен прозвучали столь убедительно, что о продолжении суда не могло быть и речи. Даже у Питера не хватило бы духу обвинять Филипа после всего, что здесь прозвучало. Уолеран снова проиграл.

Однако епископ еще не готов был признать свое поражение. Он ткнул пальцем в сторону Эллен и спросил:

— Ты говоришь, Том Строитель сказал тебе, что ребенок его?

— Да. — В голосе ее звучала тревога.

— Но двое других людей, которые могли бы подтвердить это, — Альфред и Марта — не пошли за тобой в монастырь.

— Нет.

— А Том умер. И ты единственная, кто слышал это признание от Тома. Твои рассказ нельзя проверить.

— Какие же еще нужны доказательства? — с пылом произнесла Эллен. — Джек видел брошенного ребенка. Франциск подобрал его и отнес в монастырь. Мы с Томом следили за ним. Сколько же еще свидетелей требуется?

— Я не верю тебе, — сказал Уолеран.

— Не веришь мне? — Филип заметил, как Эллен задрожала от злости. — Ты мне не веришь? Ты, Уолеран Бигод, который столько раз лжесвидетельствовал?

Филип почувствовал приближение катастрофы. Уолеран побелел от ярости. Что-то за всем этим еще скрывается, подумал приор. Епископ явно чего-то испугался. Внутри у него все трепетало от волнения.

Филип посмотрел на Эллен и спросил ее:

— Откуда тебе известно, что епископ замешан в лжесвидетельстве?

— Почти пятьдесят лет назад в этом самом монастыре томился узник по имени Джек Шербур, — ответила она.

Уолеран прервал ее:

— Суд не интересуют дела давно минувших лет.

— Ну почему же? — сказал Филип. — Обвинения против меня основаны на мнимом прелюбодеянии, будто имевшем место тридцать пять лет назад. Ты потребовал, чтобы я доказал свою невиновность. Теперь суд ждет того же от тебя. — И повернулся к Эллен: — Продолжай.

— Никто не знал, за что его бросили в тюрьму, и меньше всего — он сам; но пришло время, и его освободили и дали ему украшенную драгоценными камнями чашу, наверное, в качестве платы за долгие годы несправедливого заточения. Он не хотел принимать такого подарка: ему она была ни к чему, а продавать на рынке такую дорогую вещь было просто опасно. И он оставил ее здесь, в Кингсбридже, в старой церкви. Вскоре он был арестован Уолераном Бигодом — тогда простым деревенским священником, незаметным, но честолюбивым, — а чаша загадочным образом оказалась в сумке Джека. Его обвинили в воровстве и судили по показаниям трех человек: Уолерана Бигода, Перси Хамлея и приора Джеймса из Кингсбриджа. Джек был повешен.

В зале стояла мертвая тишина. Первым ее нарушил Филип:

— Откуда тебе это известно?

— Я была единственным другом Джеку Шербуру. От него у меня родился сын, Джек Джексон, мастер-строитель этого собора.

От рева голосов, казалось, дрогнули стены.

Уолеран и Питер одновременно пытались что-то говорить, но их голоса тонули во всеобщем гуле, поднятом священниками. Они, конечно же, жаждали зрелища, подумал Филип, но такого вряд ли ожидали.

Постепенно голос Питера стал долетать до остальных:

— Зачем было трем законопослушным гражданам клеветать на невинного незнакомца?

— Из-за денег, — ответила Эллен. — Уолеран Бигод стал архидиаконом. Перси получил имение Хамлей и еще несколько деревень. Я не знаю только, что выиграл приор Джеймс.

— Я могу ответить, — донесся откуда-то новый голос.

Филип, ошеломленный, посмотрел по сторонам: голос принадлежал Ремигиусу. Старику было уже далеко за семьдесят, он был совсем седой и при разговоре теперь часто лишь несвязно бормотал что-то. Но в эту минуту, когда он встал, опираясь на клюку, его глаза блестели, а на лице застыла тревога. Он редко говорил, с тех пор как вновь вернулся в монастырь после своего падения, и жил тихо и смиренно. Филип с нетерпением ждал, что же последует дальше. На чью сторону встанет Ремигиус? Неужели воспользуется последней возможностью нанести своему давнему обидчику Филипу удар в спину?

— Я могу ответить, что получил в награду приор Джеймс, — сказал Ремигиус. — Монастырю отошли деревни Нортуорлд, Саутуорлд и Хандредэйкр плюс лес в Олдине.

Филип был потрясен. Могло ли быть такое, чтобы старый приор дал ложные показания только из-за того, чтобы получить в свое владение несколько деревень?

— Приор Джеймс всегда был плохим управляющим, — продолжал Ремигиус. — Монастырь был в большой нужде, и приор подумал, что дополнительный доход поможет нам выкрутиться. — Старик помолчал и резким тоном сказал: — Ничего хорошего из этого не вышло, скорее, наоборот. Доходы наши немного увеличились, но приор Джеймс так и не смог вернуть себе самоуважение.

Слушая Ремигиуса, Филип вспомнил, каким сгорбившимся, словно побитым, выглядел последние годы старый приор, и он наконец понял причину.

— По чести говоря, — сказал Ремигиус, — Джеймс сам не лжесвидетельствовал. Он только показал под присягой, что чаша та принадлежала монастырю. Но ему было известно, что Джек Шербур невиновен, и все же он промолчал. И жалел об этом до конца дней своих.

Еще бы, подумал Филип; большего греха для монаха не было. Свидетельство Ремигиуса подтверждало рассказ Эллен и обвиняло Уолерана.

Но старый монах еще не закончил.

— Мало кто из присутствующих здесь сегодня помнит, каким был монастырь сорок лет назад: захудалый, без гроша в казне, полуразвалившийся, порядка — никакого. И все потому, что чувство вины довлело над приором. Перед своей смертью он исповедовался мне в своем грехе. Я хотел… — Ремигиус умолк. Все собравшиеся напряженно ждали. Старик глубоко вздохнул и подвел черту: — Я хотел занять его место и попытаться восстановить нанесенный монастырю урон. Но Господь выбрал для этого другого человека. — Он снова помедлил, на лице были видны явные следы тяжелой внутренней борьбы, и закончил: — Я хочу сказать: Господь выбрал лучшего. — И почти упал на скамью.