Сильные мира сего - Дрюон Морис

Симон очутился в незнакомой квартире, где так ничего и не успел разглядеть: кто-то протянул ему крутое яйцо, и он с удовольствием съел его. Потом растянулся в мягком кресле; перед глазами у него мелькали золотые искры, белые стены стремительно вертелись.

До него донесся женский голос:

– Люлю, мой милый, мой обожаемый Люлю, теперь-то уж я непременно забеременею.

Немного погодя задремавший Симон почувствовал, что его тянут за руку, и тот же голос прошептал:

– Пойдем, он спит. Он еще пьянее тебя.

Симон разглядел Сильвену: она стояла возле него с обнаженной грудью и настойчиво увлекала в соседнюю комнату; там она уложила Симона на диван и помогла раздеться.

При этом Сильвена торопливо шептала:

– Если у него возникнут сомнения, я скажу, что ты был тут и все видел. А ты подтвердишь, ладно? Надо, чтобы он обязательно поверил.

Он только прорычал в ответ.

И вдруг укусил ее в плечо, затем в грудь. Потом ему показалось, что и сам он, и все вокруг рухнуло в огненную бездну.

Острые ноготки впились ему в поясницу, и до него донеслось:

– Не уходи!

Затем все сковал сон.

Такси приближалось к площади Этуаль.

– Симон меня очень огорчил нынче вечером, – проговорила госпожа Этерлен. – Он был невероятно груб и словно умышленно компрометировал меня! Это глупо, я знаю, но мне хочется плакать. Вы уверены, что с ним ничего не случится?

– Да нет же, нет, дорогая, – уговаривал ее Лартуа. – Успокойтесь. Все это пустяки! Симон очень мил.

– Уж не знаю! Подумать только, он буквально повис на шее у этой девицы!.. Видно, я старею, не правда ли?

– Ну что вы, Мари Элен, как вы можете так говорить? У вас удивительно свежее личико, клянусь, я любовался вами весь вечер.

– Вы очень добры, Эмиль. Но я чувствую, мне надо порвать с Симоном. Я так привязалась к нему, что жизнь моя грозит превратиться в ад.

Из боковой улицы выехала встречная машина, шофер такси резко затормозил. Госпожа Этерлен вскрикнула и неожиданно очутилась в объятиях Лартуа. Он бережно усадил ее на место, обняв при этом за плечи.

– Слов нет, у молодости есть свои хорошие стороны, но немало и дурных, – начал он. – Пожалуй, вам лучше бы иметь рядом с собой человека более положительного, более солидного… А потом, мне думается, вы ведете в последнее время слишком замкнутый образ жизни. Надо больше выходить, чаще встречаться с людьми, возобновить светские связи.

Говоря это, он пытался ее поцеловать.

– Нет, нет, Эмиль, прошу вас, – запротестовала она, отталкивая Лартуа. – Мне нездоровится, у меня голова болит.

– Не хотите ли на минутку заехать ко мне? Я дам вам таблетку.

– Нет, благодарю, я хочу поскорее вернуться домой.

Они помолчали. Автомобиль катился по аллее Булонского леса. Лартуа перешел к прямой атаке.

– Нет, друг мой, прошу вас. Вам вовсе не обязательно поддерживать свой мужской престиж, – произнесла госпожа Этерлен. – Мне очень лестно, что вы заинтересовались мною, пусть даже на один вечер. Но давайте этим и ограничимся.

– Почему на один вечер, Мари Элен! Я уже давно мечтаю о вас… Давно стремлюсь к вам.

– Полноте, полноте, зачем говорить то, чего вы вовсе не думаете, – ответила она, легонько ударив его руке. – Ведь мы с вами старые друзья, и незачем было ждать сегодняшнего дня… Просто вы, как всегда, учтивы.

Снова наступило молчание, затем шофер услышал:

– Нет, Эмиль…

Через несколько мгновений снова раздался негодующий женский голос:

– Да перестаньте, Эмиль! Не то я остановлю такси!.. Ведь я же сказала вам – нет!

Она открыла боковое стекло, и в машину ворвался свежий воздух. Госпожа Этерлен забилась в угол и приготовилась к отпору.

– Нет, вы просто невыносимы, – сказала она. – Повторяю, у меня болит голова, мне не до этого. Да и за кого вы меня принимаете? За женщину, которая уступает через три минуты и отдается в такси? Право, вы либо слишком высоко цените свое внимание, либо, напротив, ни во что его не ставите! Полно, успокойтесь!

Он переменил тактику и, пока они ехали по Булонскому мосту, говорил ей о своем большом чувстве, которое будто бы долго скрывал, о желании обрести прочную привязанность, о поисках настоящей любви. Все, о чем он рассказывал, было в какой-то степени правдой; неправда заключалась только в том, что он адресовал все эти излияния госпоже Этерлен.

Автомобиль остановился на улице Тиссандр.

Лартуа вышел и проводил свою спутницу до садовой калитки.

– Мне хотелось бы еще немного побеседовать с вами, – произнес он.

– Нет-нет, повторяю…

– Вас даже не трогает, что сегодня день моего избрания в Академию? И вы хотите оставить меня одного…

Он сказал это таким тоном, что она невольно была растрогана. Но у нее и в самом деле сильно болела голова.

– Приходите в любой вечер, и мы побеседуем. Но сейчас я бесконечно устала и, чего доброго, еще поверю вам. Еще раз благодарю за чудесный обед.

И она захлопнула калитку.

«Я просто болван, – говорил себе Лартуа на обратном пути, – законченный болван. Теперь мне придется послать ей завтра цветы, и она вообразит, что я и впрямь в нее влюблен. И кто только тянул меня за язык! А сейчас…»

Доехав до авеню Иены, он расплатился с шофером и с минуту неподвижно стоял на тротуаре, не решаясь вернуться домой. Затем взглянул на часы: было четыре утра. На небе занималась бледная заря, угрожая затмить свет звезд. Воздух был свежий, бодрящий, звуки, изредка нарушавшие тишину, казалось, звенели, точно хрусталь. Призрачная предрассветная дымка окутывала город. Лартуа еще чувствовал легкое опьянение, спать ему не хотелось, и он с отвращением думал о своей пустой квартире, о том, как час или два он будет шагать из угла в угол, размышляя, чего может он еще ожидать от жизни.

«Я достиг всего, к чему стремился, добился всего, чего желал; тысячи писателей, тысячи медиков завидовали мне сегодня, и все же я несчастен… Все дело в том, что я чувствую себя не по годам молодым. Вот источник драмы. Что сейчас предпринять?.. И подумать только, ведь в этом городе есть сотни молодых, красивых и одиноких женщин, которые были бы рады, окажись они этой ночью в объятиях мужчины! Но, увы, я их не знаю! Впрочем, сейчас они уже спят, все уже спят!»

Обуреваемый своими мыслями, он зашагал по направлению к Елисейским Полям и глядел по сторонам – не попадется ли ему навстречу одинокая женщина. Улица была пустынна. Он поравнялся с юной парочкой; влюбленные шли быстро, тесно прижавшись друг к другу. Какой-то пьяница брел, пошатываясь и хватаясь за стену. Тряпичник рылся палкой с крюком в мусорном ящике. Впереди Лартуа появилась женщина, должно быть проститутка. Сердце его забилось чуть быстрее, он ускорил шаг, чтобы догнать ее. Какое, в конце концов, имеет значение, что это уличная фея? Чем она, собственно, отличается от всякой другой? А потом, ее можно обо всем расспрашивать. Но незнакомка свернула на улицу Колизея и исчезла в воротах. В этот час даже проститутки возвращались домой. Лартуа продолжал идти, надеясь на новую встречу. Так он дошел до площади Согласия, никого не увидев по пути, кроме другой парочки, которая, обнявшись, сидела скамье.

И тут его глазам предстала площадь: горели сотни фонарей, били фонтаны, отливая бледно-сиреневым светом, возвышались фасады отеля «Крийон» и здания Морского министерства; а дальше, за мостом, возникала темная громада Бурбонского дворца… Казалось, он был воздвигнут не из камня, а из бронзы и строили его не простые люди, а подручные Юпитера.

– Красивейший город в мире, – прошептал Лартуа.

Мимо, громко дребезжа, проехало пустое такси. Он окликнул шофера:

– В детскую больницу!

Сонный врач-ординатор решил, что его разбудили из-за очередного несчастного случая – в ту ночь они следовали один за другим; каково же было его удивление, когда он увидел перед собой самого профессора, приехавшего в больницу в пять часов утра, да еще в смокинге.

– Как себя чувствует маленький Корволь? – осведомился Лартуа.

– С девяти часов вечера в коматозном состоянии, патрон.

– Я этого опасался. Хотел заехать в конце дня, но не мог. Церемония в Академии затянулась дольше, чем я предполагал, потом обед. Друзья так и не отпустили меня, до глубокой ночи сидели.

Он снял смокинг, вымыл руки и надел белый халат. Лицо у него было утомленное, но взгляд ясный, а речь краткая и точная.

– Пройдем к нему, – сказал Лартуа. – Кстати, еще три дня назад я говорил вам, что этого ребенка не спасти.

Профессор и ординатор углубились в пропахшие эфиром и формалином длинные коридоры, освещенные ночниками.

Дежурная сестра присоединилась к ним.

Лартуа толкнул стеклянную дверь и вошел в небольшую белую палату.

На кровати лежал мальчик лет девяти с синюшным лицом и прилипшими ко лбу влажными волосами; закинув голову, он едва слышно хрипел. На самой середине лба у него была родинка.

Лартуа пощупал пульс ребенка, поднял его веко и увидел закатившийся глаз; он потянул книзу простыню, и его взору предстало исхудалое, высохшее тельце; кожа маленького страдальца стала твердой, как жесть, мускулы одеревенели.