Марш - Доктороу Эдгар Лоренс

Колхаус помертвел и на него уставился. Вильма схватила его за локоть, почувствовав, как напряглись мышцы. Дайте эту бумагу мне, — попросила она. — Мы принесем ее вам назад, когда все, что нужно, у нас будет.

Как скажете, мамаша, — пожал плечами офицер.

Надеюсь, вы нас узнаете, — сказала Вильма. — Мы подойдем без очереди! Ведь вы не заставите нас завтра становиться в самый хвост и целый день стоять, как нам сегодня пришлось.

В ближайшем скверике они нашли скамью, защищенную от дождя ветвями плакучей ивы. Все же и здесь было холодно, да и темновато. Колхаус обнял Вильму за плечи. Она отстранилась, села и, сгорбившись, положила руки на колени. Давай-ка это дело обсудим еще раз, — проговорила она.

Я знаю, как обрабатывать землю, мисс Вильма. Уж это-то я умею.

Сам видишь, что он о нас подумал. Кто бы они ни были, они белые — это в них на первом месте, да и на всех остальных.

Подумать только — сорок акров, и к нам не сунется ни одна белая рожа!

То, что они дают, они же могут и отнять.

Это ты сейчас о Господе говоришь — он да, может. А человек не отнимет у меня того, что мне принадлежит.

В ответ Вильма лишь покачала головой.

Надо же, — подивился Колхаус, — откуда ты только храбрости набралась! Как ты его окоротила, этого офицера! Вы нас запомните! Завтра придем без очереди! Да-а. Ты у меня молодец, Вильма. Но куда твоя храбрость теперь-то подевалась? Что-то я нигде ее не вижу, — сказал Колхаус, заглядывая ей в глаза.

Посидели молча. Послушали городской шум. За их скамьей по улице, громыхая, проехала целая вереница пушек на лафетах, влекомых шестерками мулов. Откуда… Может, от судьи Томпсона? — вернулась к разговору Вильма. — Он часто ездил в Нью-Йорк, в Сент-Луис, в Чикаго. Много где бывал. Ему что — в поезд сядет и покатил.^[14] А возвернется — за обедом давай рассказывать. А я под дверью стану и слушаю, как он мисс Эмили рассказывает про города, которые на Севере. Как там шикарно. Каждый город — как целый мир с такими чудесами, каких тут за всю жизнь повидать не сподобишься. Ты ж понимаешь: он ездил туда разговаривать с другими судьями и прочим важным начальством, останавливался в фасонистых отелях — ну, он же не простой человек! Он-то не простой, но и я задумалась. Подумала: я тоже хочу жить в большом городе! Я что — не смогу, что ли? Никто тебя там не трогает, все слишком заняты собой, чтобы им еще и до тебя было дело. Живи не хочу! Свобода.

Пока идет война, единственный путь на север — вместе с армией. Ты это хочешь сказать?

Да. Чтобы как раньше. Если решили, надо идти.

Значит, жить в болотах. А там кусают змеи и партизаны, того и гляди, сцапают… Да ведь и башку, не ровен час, прострелят.

Все же досюда ты нас довел!..

Ой, леди, не говорите мне, что вы прозреваете будущее. Шесть, а то и восемь сотен миль впереди — раньше ты этот твой город даже краешком глаза не увидишь!

Он встал и раздраженно, огорченно теперь расхаживал. Стало быть, рассказов чертова судьи наслушалась. Коне-ечно. Шикарная жизнь в большом городе — это для таких, как судья. Ты хочешь, чтобы город и тебе тот же бочок подставил? Живи не хочу, говоришь? И как же это? Что ты умеешь делать?

Ну, могу работать. В городе можно куда-нибудь устроиться.

Ага, опять в рабство. То ты стирала подштанники судье, теперь будешь стирать подштанники десяти судьям, сотне судей.

Я читать умею. Писать.

Ну а вот я — ч-черт! — не умею! Ты понимаешь это, мисс Вильма? Не умею. На какую работу, по-твоему, я могу рассчитывать в этом твоем шикарном городе?

Мало ли… что-нибудь по части музыки. Ты играешь. У тебя голос есть. Я же слышала. Помнишь, как те ребята радовались, когда ты задрынчал на банджо?

О Боже мой, Господи! — Колхаус шагал взад-вперед, заламывая руки. — Я думал, она соображает получше Колхауса. И такая добрая женщина! Ну да, добрая, но на голову хромает. Слушай, — он вдруг понизил голос и встал перед скамьей на колени. Я мужик верный, мисс Вильма. У меня нет в сердце злости из-за того, что со мной делали всю жизнь до вот этих самых пор. А ведь делали! Тому порукой шрамы от хлыста, которые на моей спине от той жизни навсегда остались. И я сильный. Но я могу дать тебе только то, что во мне есть, а есть во мне сноровка и умение пахать землю. Этой бумагой, которая у тебя в руке, мистер Линкольн отдает мне то, что давно был должен — сорок акров не совсем бросового суглинка, плуг, мула и чуток семян. Чтобы прокормить нас, этого хватит. Человек, у которого есть своя земля, — это свободный человек. Он работает на себя, а не на чужого дядю. Поет и пляшет для себя, не для дяди. С земли берет пищу и ставит на стол. Вот ты скажи мне, что может быть лучше этого? Вечерами будем сидеть у огня, ты научишь меня читать и писать. Потом спим, просыпаемся с петухами и делаем завтра то же, что делали вчера, как Божье солнце, которое ходит по кругу. И если ты не понимаешь кротости упования сего, я пойду сейчас к черту на реку и утоплюсь!