Песнь о Трое - Маккалоу Колин

Глава девятая,

рассказанная Ахиллом

Я был совсем близко — так близко, что мог чувствовать запах его огромной туши и его ярость. Твердо держа в руке копье, я пополз в его направлении, по-прежнему прячась в зарослях. Вот он фыркает, вот с шумом роет копытом землю. И тут я его увидел. Размером с небольшого быка, туловище посажено на короткие, сильные ноги, черная шерсть дыбом, длинные губы растянуты в свирепом оскале кривых пожелтевших клыков. Глаза его принадлежали тому, кому был предначертан Тартар;^[12] он уже видел перед собой призраки фурий, и его переполняла слепая ярость животного, обделенного разумом. Матерого человекоубийцы.

Я громко вскрикнул, чтобы заявить ему о своем присутствии. Сначала он не двинулся с места, потом медленно повернул свою массивную голову, чтобы посмотреть на меня. Поднимая копытом пыль, он нагнул рыло и поднял клыками ком земли, собираясь с силой для нападения. Я вышел на прогалину и ждал со Старым Пелионом в правой руке и другим копьем в левой, бросая ему вызов. Вид человека, открыто бросающего ему вызов, был для него в новинку; какое-то мгновение он словно размышлял. И бросился в мою сторону неуклюжей гулкой рысью, которая тут же перешла в стремительный галоп. Удивительно, что такая огромная тварь могла так быстро бегать.

Я прикинул, на каком уровне он ударит, и не двинулся с места, схватив Старый Пелион обеими руками, острием слегка вверх. Уже близко. Благодаря весу мышц, наросших на его костях, он мог с легкостью протаранить дерево. Увидев красные вспышки в его глазах, я пригнулся, потом шагнул вперед и погрузил Старый Пелион ему в грудь. Он навалился на меня, и я наклонился к земле; меня захлестнул дымящийся поток его вытекающей жизни. Но я устоял на ногах и изо всех сил уперся ему в голову, отражая его натиск, — руки обхватили древко копья, ноги скользили в крови. Так он и сдох, изумленный, что повстречал более могучего противника. Я вытащил Старый Пелион из его груди, отрубил клыки — это был редкий трофей, который украсит любой боевой шлем, — и оставил его гнить.

Неподалеку я отыскал укромную бухточку и спустился по вьющейся змейкой тропинке к ее дальнему краю, где изгибался бегущий навстречу морю ручей. Не обращая внимания на призывно сверкавшие струи, я побрел по песку к кромке набегающих волн. И, лениво поплавав, улегся на солнце рядом со своими пожитками.

Возможно, я ненадолго уснул. Или, может, меня уже тогда поразил морок. Помню только, что у меня помутилось в голове. Когда сознание вернулось, солнце уже скользило к верхушкам деревьев и в воздухе стояла легкая прохлада. Пора идти. Патрокл будет волноваться.

Я встал, чтобы собрать свои вещи, и это действие было последним, которое я совершил в здравом рассудке. Как объяснить необъяснимое? С тех пор для меня это стало мороком, промежутком времени, когда я был отрезан от всего сущего, сохраняя при этом связь с каким-то отдельным его воплощением. Мне в ноздри ударило зловоние, бывшее для меня признаком смерти, пляж сжался до ничтожно малых размеров, а храм, который притулился наверху у края обрыва, вырос настолько, что мне показалось, будто он вот-вот опрокинется и рухнет мне на голову. Все, что я видел вокруг себя, было основано на противоречиях: маленькое — выросло, а большое — уменьшилось.

Со струйками соленой слюны, вытекающими из уголков рта, я упал на колени, сломленный страхом, одинокий, в слезах, полный чувства утраты; вся моя молодость и сила были бессильны помочь мне изгнать охвативший меня смертельный ужас. Моя левая рука задрожала, левая половина лица искривилась, спина напряглась и выгнулась дугой. И все же я цеплялся за край сознания, твердо намереваясь не позволить этим ужасным конвульсиям захватить меня еще больше. Солнце уже село, окрасив небосвод в розовый цвет. Неподвижный воздух наполнился птичьим пением.

Дрожа, как в лихорадке, я поднялся на ноги; во рту стоял привкус гнили. Мне даже не пришло в голову поднять вещи или вспомнить про Старый Пелион. Все, чего я хотел, это вернуться к нашему биваку и умереть на руках у Патрокла.

Он был на месте, услышал мои шаги, подбежал ко мне, потрясенный моим видом, и уложил меня у костра на ложе из теплых шкур. Стоило мне глотнуть вина, и я почувствовал, как привычное ощущение жизни возвращается в мое тело; я стряхнул с себя остатки бессознательной паники и сел, с безграничной благодарностью прислушиваясь к глухому стуку собственного сердца.