Ингвар и Ольха - Никитин Юрий Александрович

Да, не потому, что хотела что-то изменить в жилище врага, а так получилось. Само.

Асмунд любовно погладил себя по брюху:

– Что-то опять мой желудок рычит от голода, как голодный пес! Надо зашвырнуть в него какую-нибудь ерундишку вроде куска мяса, пусть даже зажаренного с кровью, а потом залить это непотребство вином, чтобы уже без спешки наброситься с ножом на печеного кабанчика, что как издевательство над нашими чувствами истекает соком прямо посреди стола на блюде, где по бокам поместились еще и жаренные в собственном соку перепелки…

Ольха не выдержала, рассмеялась:

– Асмунд! А как же те два поросенка, целых кабанчика, которых вчера для тебя лично готовили? Я сама видела!

Асмунд обидчиво пожал плечами:

– Ты б еще сказала: в прошлом году! Ишь, вчера. Желудок старого добра не помнит. Ему сейчас вынь да положь. Он у меня такой… Однако меня здесь знают. Сегодня еще двух поросяшек закололи, я сам проследил.

– Поросяшек?

– Да совсем крохотных. Годика по полтора, не больше.

– Да, – съязвила Ольха, – это ж тебе на один кутний зуб!

– Точно, – обрадовался Асмунд редкому пониманию со стороны красивой женщины. – Только и мяса, что под ногтями застрянет да в зубах. А мой желудок уже на ребра от голода кидается!

– Пойдем, – сдалась Ольха. – Я понимаю, что для него нужен третий кабанчик. Веприк.

Место великого князя было пустым, да и бояр стало на треть меньше, зато за другими столами народу даже прибавилось. Асмунд усадил Ольху рядом с Ингваром, сама бы ни в жизнь не села, сам опустился по ту сторону. Рудый не успел и рта раскрыть, как неповоротливый с виду воевода с непостижимой ловкостью утащил от него блюдо с непочатым гусем.

В палату ворвались, вереща дурными голосами, ряженые. Трое в козлиных шкурах мехом наружу, на голове длинные загнутые рога. За ними с визгом вбежали толстые размалеванные бабы, били в бубны, разбрасывали горстями зерно. Передняя упала, на нее повалились, бесстыдно задрали ей подол, оголив толстые белые ягодицы, где на обеих половинках искусно были намалеваны ягоды малины.

Студен загоготал, даже Влад сдержанно улыбнулся, лишь русы посматривали неодобрительно. Ингвар вообще отвел глаза, Ольха ощутила теплоту в груди. Почему он не хочет смотреть на женский срам? Все мужики смотрят с удовольствием!

Нет, поправила она себя с удивлением. Не все. Вон Рудый бросил взгляд, полный насмешливого пренебрежения, шепнул на ухо Асмунду что-то веселое. Губы того дрогнули в усмешке, но густые брови еще неодобрительно хмурились. Да и другие русы посматривают на ряженых скорее с высокомерной брезгливостью, чем с интересом. Мужчины, вспомнила она неожиданно определение русов Ингваром. Мужчины, а не мужики, как у славян!

Почему-то и она ощутила некоторый, еще неосознанный стыд за этих людей, что визжат дурными голосами и кувыркаются между столов, пинаются и бьют друг друга по голове, делают подножки, срывают один с другого портки и юбки. Славяне из числа старшей дружины хохотали, даже некоторые русы посмеивались. Правда, свысока. И не столько над самими ряжеными скоморохами, как над теми, кто находит это забавным.

Она вдруг ощутила, что шутки ряженых ей кажутся слишком простыми и грубыми, а вывороченные мехом наружу шкуры и измазанные сажей рожи – глупыми. «Что со мной? – подумала смятенно. – Всегда ведь хохотала от души… Или опять под чарами русов?»

Вдруг раздались голоса:

– Князь!

– Князь пожаловал…

– Вещий Олег изволит…

Рудый поднялся навстречу князю, что-то шепнул на ухо. Олег кивнул благосклонно, неспешно занял свое место. Рудый хлопнул в ладони, подзывая отрока. Тот выслушал, умчался. Через некоторое время из боковой двери медленно вышли двое мужчин в сопровождении мальчика лет десяти. Они были без оружия, в простых одеждах, волосы на плечах, из чего Ольха сперва решила, что они не русы. Правда, все с голыми лицами. Если у отрока борода еще не растет, то старшие явно сбривают…

– Дозволь, великий князь, – провозгласил Рудый громко, – представить тебе славного Тарха Тараховича, а также его друга и соперника – Горбача!

Все трое, включая мальчика, поклонились. Ольха раскрыла глаза шире: поклонились малым поклоном, лишь чуть опустили голову, словно были равны великому князю. Но кто они?

Олег спросил медленно:

– Почему тебя зовут так странно?

Передний, которого назвали Тархом Тараховичем, смело взглянул великому князю в зеленые колдовские глаза. Голос был полон гордости:

– Когда меня на состязании певцов признали лучшим, я понял, что уже могу сменить имя… А самым великим певцом был Тарх, сын Тараха! И только с ним я состязаюсь, ибо среди живущих не встретил равных.

Среди гостей поднялся шум. Кто-то выкликнул что-то негодующее, другие же просто смеялись, пили, стучали серебряными и медными кубками.

Олег поморщился, смотрел исподлобья. Голос стал суше:

– Мало земель ты еще прошел, чтобы… гм, а Тарх, Таргитай то есть, был сыном Тараса, а не Тараха… Но… гм… впрочем, ты прав. Состязаться надо не с соседом, а с великими, которые меняют облик земли. А для этого надо быть не просто самоуверенным, а просто наглым! Безумцем даже.

За столами притихли, изменение тона великого князя было слишком внезапным и непонятным. Но, казалось, певец понял. Он кивнул другу, которого назвали Горбачом, сказал резким мужественным голосом:

– Мы исполним для вашего развлечения новую песню!.. Мы услышали ее в дальних странствиях среди льдов, по дороге сюда добавили только самую малость, изменили чуть музыку и… словом, слушайте!

Ингвар покосился на Ольху. На губах воеводы была победная улыбка, и Ольха отдала бы палец, чтобы стереть ее с его поганой рожи.

– Что можно услышать среди льдов, – сказала она язвительно, – кроме свиста ветра и криков чаек?

– У кого уши на месте, тот услышит многое, – ответил Ингвар многозначительно.

– Песни викингов! – фыркнула она. – Рев труб и похвальба о своих кровавых подвигах! Перечисление, сколько убили, сколько сожгли, сколько испакостили!.. Слюни берсерков!

Горбач тронул струны, помещение наполнили звуки настолько пронзительные и чистые, что Ольха вздрогнула. Она никогда не слышала ничего подобного. А Горбач медленно перебирал струны, извлекая странную чистую и щемящую мелодию, от которой у Ольхи сладко заныло сердце.

Тарх Тарахович запел, и снова Ольха вздрогнула. Певец был широк в плечах, мускулист и разговаривал с князем сильным голосом воина, но когда запел, голос неожиданно взлетел, воспарил, а Горбач к тому же поддерживал его высокими пронзительными нотами, хрустальными, как воды горных ручьев, чистыми, как снег на севере, где услышали и подхватили эту песнь.

Слова были на русском. Ольха с трудом улавливала смысл, но как-то сразу перед ее внутренним взором возникли странные дали, гордые и красивые люди, крылатые змеи, могучие воины… Был там непобедимый воин по имени Тристан, который побеждал всех и вся, убил великана и сразил Змея, его король той страны послал добыть ему золотоволосую красавицу Изольду, прозванную так потому, что она была словно изо льда – с белоснежной кожей, чистая, девственная, холодная ко всем героям и королям…

Певец пел страстно и взволнованно, а о подвигах рассказывал так, что Ольха видела наяву схватки и слышала лязг мечей, рев Змея, храп коней.

И добыл Тристан золотоволосую красавицу, и повез ее через леса и долы к королю. Но есть высшая сила, перед которой ничто даже власть королей: Тристан и золотоволоска полюбили друг друга… Они познались, хотя понимали, что за это ждет лютая смерть. Но они не могли противиться великой силе любви. А кто бы мог? Лишь тот, кто не человек.

Затаив дыхание, слушала Ольха невероятный рассказ о страданиях, скитаниях и лишениях влюбленных. Голос певца дрожал, прерывался, звенел, как натянутая струна, а сами струны на музыкальной доске Горбача кричали, как раненые птицы, стонали и жаловались безнадежными голосами.

В палате было тихо. Слушали молодые воины, слушали старые воеводы, заслушались отроки и челядь, носившие еду и питье. Недвижимо сидел Олег, застыли как изваяния воеводы, старшие русы.

Все плыло перед глазами Ольхи, вздрагивало, подпрыгивало. Во рту был солоноватый вкус, и она с изумлением поняла, что плачет навзрыд. Слезы бегут, обжигая щеки, попадают в рот, капают с подбородка. Она суетливо терла глаза кулаками, но слезы бежали, а в груди были мука и горечь.

Голос Ингвара был встревоженным:

– Что-то стряслось?

– Иди к Ящеру, – ответила она с ненавистью. – Тоже мне развлечение! Прямо со смеху мру!.. Весело, как же!

Сквозь слезы видела его помрачневшее лицо.

– У нас, у русов, тешатся не только измазанными в саже харями. Это вам хватает свинячьего хрюканья да визга ряженых.