Унесенные ветром - Митчелл Маргарет

Когда они неслись по горящей улице и с грохотом пересекали железнодорожное полотно, Ретт молча, размеренно нахлестывал лошадь. Лицо его было сосредоточенно и замкнуто, мысли, казалось, бродили где-то далеко. И невеселые, как видно, были это мысли – так ссутулились его широкие плечи, так твердо были сжаты челюсти. Жаркий пот струями стекал со лба и щек, но он его словно не замечал.

Он свернул в какую-то боковую улочку, затем в другую, и повозка так пошла колесить из одного узкого проулка в другой, что Скарлетт совершенно утратила всякое представление о том, где они находятся, а рев пожара замер уже далеко позади. И по-прежнему Ретт не произносил ни слова. Только размеренно, методично нахлестывал лошадь. Багровые сполохи огня гасли в небе, и путь беглецов уходил в такой мрак, что Скарлетт рада была бы услышать от Ретта хоть единое слово – даже насмешливое, даже язвительное, обидное. Но он молчал.

Ладно, пусть молчит – все равно она благословляла небо за то, что он здесь и она под его защитой. Хорошо, когда рядом мужчина, когда можно прижаться к нему, почувствовать крепость его плеча и знать, что между нею и безмолвным ужасом, наползающим из мрака, есть он. Даже если он молчит и лишь неотрывно смотрит вперед.

– О, Ретт! – прошептала она, сжимая его руку. – Что бы мы делали без вас! Какое счастье, что вы не в армии!

Он повернулся и посмотрел ей в глаза – посмотрел так, что она выпустила его руку и невольно отшатнулась. В его взгляде не было больше насмешки. Только откровенная злоба и что-то похожее на растерянность. Потом презрительная усмешка искривила его рот, и он отвернулся. Еще долгое время они продолжали ехать в полном молчании, подскакивая на рытвинах, и лишь жалобное попискивание младенца и сопенье Присей нарушали тишину, пока Скарлетт, потеряв терпение, не ущипнула служанку со всей мочи, отчего та дико взвизгнула и испуганно примолкла.

Наконец Ретт круто свернул куда-то вправо, и вскоре они выехали на широкую, довольно ровную дорогу. Неясные очертания каких-то строений стали попадаться все реже и реже, а за ними по обеим сторонам темной стеноп стоял лес.

– Вот мы и выбрались из города, – сухо сказал Ретт, натягивая вожжи. – Это основная дорога на Раф-эндРеди.

– Так поехали же скорей! Не останавливайтесь!

– Пусть это животное немного передохнет, – сказал Ретт и, повернувшись к Скарлетт, спросил, медленно, с расстановкой выговаривая слова: – Вы твердо решились на этот безумный шаг, Скарлетт?

– На какой?

– Вы по-прежнему хотите пробираться домой? Это же самоубийство. Между вами и Тарой находится армия янки и кавалерия Стива Ли.

О, великий боже! Уж не хочет ли он теперь, после всех чудовищных испытаний, через которые она прошла, отступиться от нее и не везти домой?

– Да, да, конечно, хочу! Ретт, умоляю, поехали скорее! Лошадь не так уж устала.

– Обождите. Ехать по этой дороге до самого Джонсборо нельзя. Она идет вдоль железнодорожного пути. А за железную дорогу к югу от Раф-энд-Реди весь день сегодня шли бои. Вы знаете какие-нибудь другие дороги, небольшие проселки, тропы, которыми можно миновать Раф-энд-Реди и Джонсборо?

– Знаю! – обрадовано воскликнула Скарлетт. – Не доезжая до Раф-энд-Реди есть проселок, он ответвляется от главной дороги на Джонсборо и тянется дальше на много миль. Мы часто катались там верхом. Эта дорога выводит прямо к усадьбе Макинтошей, а оттуда всего миля до Тары.

– Ну что ж. Может быть, вам удастся объехать Раф-энд-Реди стороной. Генерал Стив Ли целый день прикрывал там отступление. Возможно, янки еще и не прорвались туда. Может быть, вам повезет и вы проскользнете, если солдаты Ли не отберут у вас лошадь.

– Мне… Я проскользну?

– Да, вы. – Голос его звучал резко.

– Но, Ретт… а вы… Разве вы не отвезете нас?

– Нет. Здесь я вас покидаю.

Не веря своим ушам, она в растерянности поглядела вокруг – на сумрачное, лиловато-синее небо позади, на темные стволы деревьев, обступавшие их, словно тюремная стена, со всех сторон, на испуганные фигуры в повозке и – на него. Может быть, она не в своем уме? Или ослышалась?

А он теперь уже откровенно усмехался. Она видела, как белеют в полумраке его зубы, а в глазах блеснула привычная насмешка…

– Вы нас покидаете? Куда же… куда вы уходите?

– Я ухожу вместе с армией, моя дорогая.

Она перевела дух – с досадой, но и с облегчением. Нашел время шутить! Ретт – в армии! Не он ли вечно насмехался над дураками, которые позволили увлечь себя барабанным боем и трескучей болтовней ораторов и сложили голову на поле боя, чтобы те, кто поумнее, могли набивать себе карманы?

– Так бы, кажется, и задушила вас – зачем вы меня пугаете! Ну, поехали!

– Я вовсе не шучу, моя дорогая. И я очень огорчен, Скарлетт, что вы так дурно восприняли мой героический порыв. Где же ваш патриотизм и ваша преданность нашему Доблестному Делу? Я даю вам возможность напутствовать меня: «Возвращайтесь со щитом или на щите!» Но поспешите, ибо я должен еще произнести небольшой, исполненный благородной отваги спич, прежде чем отбыть на поле брани.

Его тягучая речь резала ей слух. Он издевается над ней! Но вместе с тем она почему-то чувствовала, что он издевается и над собой тоже. О чем это он толкует? Патриотизм… со щитом или на щите… поле брани? Не всерьез же он все это говорит? Не может же он так беспечно заявлять о том, что хочет покинуть ее здесь, на этой темной дороге, покинуть вместе с новорожденным младенцем, с женщиной, которая, быть может, вот-вот умрет, с дурой-негритянкой и насмерть перепуганным ребенком и предоставить ей самой тащить их всех по полям сражений, где кругом янки, и дезертиры, и стрельба, и бог весть что еще?

Когда-то, шестилетней девчонкой, она однажды свалилась с дерева – упала плашмя, прямо на живот. Она и сейчас еще помнит это ужасное мгновение, пока к ней не возвратилась способность дышать. И вот теперь она смотрела на Ретта и вдруг ощутила то же самое: перехватило дыхание, закружилась голова… оглушенная, она ловила воздух ртом.

– Ретт! Вы шутите?

Она вцепилась в его локоть и почувствовала, как слезы капают у нее из глаз на скрюченные пальцы. Он взял ее руку и слегка прикоснулся к ней губами.

– До конца верны себе в своем эгоизме, моя дорогая? Все мысли только о собственной драгоценной шкуре, а не о нашей славной Конфедерации? Подумайте о том, как вдохновит наши доблестные войска мое внезапное появление в их рядах в последнюю решающую минуту! – Голос его звучал вкрадчиво и ехидно.

– О, Ретт! – всхлипнула она. – Как можете вы так поступать со мной? Почему вы покидаете меня?

– Почему? – Он беспечно рассмеялся. – Возможно, из-за проклятой чертовой сентиментальности, которая таится в каждом из нас, южан. А возможно… возможно, потому, что мне стыдно. Как знать!

– Стыдно? Разумеется, вы должны сгорать со стыда! Бросить нас здесь одних, беспомощных…

– Дорогая Скарлетт! Уж вы-то не беспомощны! Человек столь себялюбивый и столь решительный ни в каком положении не окажется беспомощным. Я не позавидую тем янки, которые попадутся на вашем пути.

Он соскочил на землю – Скарлетт в испуге смотрела на него онемев – и подошел к повозке с того края, где сидела она.

– Слезайте! – приказал он.

Она молча смотрела на него во все глаза. Он грубо взял ее под мышки и, приподняв с козел, опустил на землю рядом с собой. Затем решительно потянул прочь от повозки в сторону. Она чувствовала, как песок и камешки, набившиеся в туфли, больно колют ей ступни. Душная тишина ночи обволакивала ее, как в тяжком сне.

– Я не стану просить вас ни понять меня, ни простить. Мне, в общем-то, безразлично, будет ли это доступно вашему пониманию, так как я сам никогда не пойму и не прощу себе этого идиотского поступка. Меня бесит мое еще не изжитое до конца донкихотство. Но наш прекрасный Юг нуждается сейчас в каждом мужчине. Ведь, кажется, именно так заявил наш отважный губернатор Браун? Впрочем, это не важно. Я ухожу на войну. – Внезапно он расхохотался – звонко, от души, разбудив эхо в глубине темного леса. – «Тебя любить не мог бы я столь сильно, когда б превыше не любил я Честь»[6]. Очень подходящие к случаю слова, не так ли? И уж, конечно, лучше всего, что я мог бы придумать сам в такую, как сейчас, минуту. Ведь я люблю вас, Скарлетт, невзирая на то, что сказал вам когда-то ночью, месяц назад, у вас на веранде.

В медлительной речи его звучала ласка, и его теплые, сильные руки сжали ее голые локти.

– Я люблю вас, Скарлетт, потому что мы с вами такие родственные души. Мы оба отступники, моя дорогая, Строка из стихотворения английского поэта XVII в. Ричарда Лави низкие себялюбцы. Плевать мы хотели на все на свете – лишь бы нам самим было хорошо, а там пропади все пропадом.

Его голос продолжал долетать до нее из мрака, она слышала слова, но они звучали бессмысленно. Ее усталый мозг старался воспринять жестокую истину-Ретт покидает ее здесь, оставляет на произвол янки. В мозгу стучало: «Он покидает меня. Он покидает меня». Но мысль эта не пробуждала в ней никаких эмоций.