Унесенные ветром - Митчелл Маргарет

Тарлтоны настояли, чтобы гостьи остались отобедать, – ведь теперь такие посещения стали редкостью, говорили они, и ужасно хочется узнать какие-нибудь новости. У Скарлетт не было никакой охоты засиживаться в гостях – атмосфера этой семьи действовала на нее угнетающе, – но ее сестрам и Мелани хотелось побыть подольше, и в конце концов они все остались обедать и тактично отведали немножко мяса и сушеных бобов, которыми их потчевали.

По поводу скудости угощения было отпущено немало шуток, и сестры Тарлтон так заливались смехом, рассказывая, к каким ухищрениям научились они прибегать, переделывая свои старые туалеты, словно смешнее этого ничего нельзя было придумать. Мелани вторила им, с изумившей Скарлетт шутливостью оживленно повествуя о лишениях и трудностях, которыми полна их жизнь в Таре. А у Скарлетт слова не шли с языка. Дом казался ей опустевшим без четырех высоченных братьев Тарлтонов, которые должны были бы сидеть здесь, развалясь в креслах, покуривая сигары и поддразнивая девушек. А если она ощущает эту пустоту, то что же должны чувствовать сами Тарлтоны, мужественно разыгрывающие веселую комедию перед своими соседями?

Кэррин говорила мало, но когда все встали из-за стола, она подошла к миссис Тарлтон и что-то прошептала ей на ухо. Миссис Тарлтон изменилась в лице, вымученная улыбка сползла с ее губ, она протянула руку и обхватила тоненькую талию Кэррин. Они вместе вышли из комнаты, и Скарлетт, почувствовав, что она больше ни секунды не может оставаться в этих стенах, последовала за ними. Они пошли по дорожке через сад, и Скарлетт увидела, что их путь ведет к семейному кладбищу. Повернуть обратно к дому теперь было уже невозможно. Это выглядело бы слишком грубо. Но зачем же Кэррин понадобилось тащить мать к могилам ее сыновей, в то время как Беатриса Тарлтон так старалась держаться мужественно?

За кирпичной оградой, под темными кедрами, белели два новых мраморных надгробия – настолько новых, что дождь еще ни разу не успел забрызгать их красной глиной.

– Мы получили их на прошлой неделе, – с гордостью объяснила миссис Тарлтон. – Мистер Тарлтон поехал в Мейкон и привез их в фургоне.

Надгробные плиты! Сколько же они могли стоить? Сочувствие, которое поначалу испытывала Скарлетт к Тарлтонам, внезапно испарилось. Люди, которые могут тратить драгоценные деньги на могильные плиты, в то время как еда так дорога, что к ней не подступиться, не заслуживают симпатии. И к тому же на плитах были высечены надписи – по нескольку строк на каждой. А чем больше слов, тем больше денег. Вся семейка, как видно, рехнулась! А во что еще обошлось им привезти сюда тела трех братьев! Тело Бойда так и не нашли.

Между могилами Брента и Стюарта возвышалось надгробие с надписью: «Они были добрыми и любящими при жизни и в смерти остались неразлучны».

На другом надгробии были высечены имена Бойда и Тома и какая-то латинская надпись, начинавшаяся словами: «Duke et…» Но Скарлетт это ничего не говорило, так как во время пребывания в Фейетвиллском пансионе ей как-то удалось обойти латынь стороной.

Отвалить столько денег за могильные плиты! Нет, они просто идиоты! Скарлетт была так возмущена, словно Тарлтоны пустили на ветер ее деньги, а не свои.

А в глазах Кэррин появился какой-то необычный блеск.

– Какие прекрасные слова, – прошептала она, указывая на первое надгробие.

«Понятно, это в ее вкусе. Всякая сентиментальность трогает ее до слез».

– Да, – сказала миссис Тарлтон. Голос ее потеплел. – Нам казалось, что это очень хорошая надпись, – они ведь погибли почти одновременно. Сначала Стюарт, а потом Брент – он подхватил знамя, выпавшее из рук брата.

На обратном пути Скарлетт была молчалива. Она думала о том, что видела в домах, которые посетила, и невольно возвращалась мыслями к тем временам, когда край этот процветал и в каждом доме было полно гостей, полно черных слуг и полно денег, а на усердно обработанных полях величаво взрастал хлопок.

«Еще через год все эти поля покроются молодой сосновой порослью, – подумала она, глядя на обступавший поля со всех сторон лес, и по телу у нее пробежала дрожь. – Без негров мы едва-едва сумеем свести концы с концами. Никто не сможет обработать большую плантацию без негров, и много земли останется невозделанной, и скоро на месте полей снова подымутся леса. Никто не сможет посеять много хлопка, и как же мы будем тогда жить? Какая участь ждет всех плантаторов? Городские жители как-нибудь устроят свою жизнь. Они всегда находили пути. А плантаторы будут отброшены на сто лет назад, к временам первых пионеров, бревенчатых хижин, крошечных клочков обработанной земли и жизни на грани вымирания».

«Нет, – подумала она мрачно. – Не бывать такому с Тарой. Скорее я сама впрягусь в плуг. Вся округа, весь штат может, если им это нравится, зарастать лесами, но в Таре я этого не допущу. И я не стану разбазаривать последние деньги на могильные плиты и тратить время на вздохи по проигранной войне. Мы как-нибудь выкрутимся. Я знаю, что мы бы все выкрутились, если бы мужчин не перебили на войне. Потеря негров – это еще не самое худшее из зол. Ужасна потеря мужчин, молодых мужчин. – Она снова подумала о четырех братьях Тарлтонах, о Джо Фонтейне, о Рейфорде Калверте, о братьях Манро и о всех прочих юношах из Фейетвилла и Джонсборо, чьи имена читала в списках раненых и убитых. – Мы бы как-нибудь справились, если бы уцелело достаточно мужчин, но…»

Новая мысль неожиданно поразила ее: а что, если она захочет снова выйти замуж? Конечно, ей это ни к чему. Одного раза вполне достаточно. К тому же единственный человек, за которого она могла бы пожелать выйти замуж, уже женат и неизвестно еще, жив ли. Но что, если ей все-таки захочется выйти замуж? Кто же теперь остался? Кто мог бы жениться на ней? Мысль эта потрясла ее.

– Мелли, – сказала она, – какая же участь ждет теперь наших женщин-южанок?

– Что ты имеешь в виду?

– То, что я сказала. Что с ними будет? Им же теперь не за кого выйти замуж. Понимаешь, Мелли, после того как всех мужчин перебили, тысячи женщин в Южных штатах обречены будут умереть старыми девами.

– И бездетными, – добавила Мелани: ей эта сторона вопроса казалась наиболее существенной.

По-видимому, такая мысль уже не раз приходила в голову Сьюлин, сидевшей в глубине повозки, потому что она вдруг расплакалась. Сьюлин не получала вестей от Фрэнка Кеннеди с самого Рождества и не знала – плохая ли работа почты тому виной или непостоянство ее возлюбленного, который лишь играл ее чувствами и уже забыл о ней. А может быть, он погиб в последние дни войны, что было бы, конечно, все же предпочтительнее, чем оказаться брошенной. Погибший возлюбленный придает хотя бы некий ореол значительности своей безутешной невесте – вроде того, какой окружает теперь Кэррин и Индию Уилкс, – в то время как на долю брошенной не достается ничего.

– О, бога ради, перестань! – воскликнула Скарлетт.

– Да, тебе легко говорить! – всхлипывала Сьюлин. – Ты была замужем, у тебя ребенок, все знают, что был кто-то, кто тебя любил. А каково мне? И у тебя еще хватает низости бросать мне в лицо, что я старая дева, хотя ты понимаешь, что это не моя вина! По-моему, это гадко!

– Ну, замолчи! Ты знаешь, я терпеть не могу тех, кто вечно хнычет. Ты прекрасно понимаешь, что наш старина Джо – Рыжие-Бакенбарды цел и невредим и скоро вернется и женится на тебе. Он достаточно для этого глуп. Другое дело, что я бы лично предпочла остаться старой девой, чем получить такого мужа.

Какое-то время в глубине повозки царило молчание. Кэррин с рассеянным видом утешала сестру, машинально поглаживая ее руку: мыслями она была далеко – на лесной тропе, по которой три года назад скакала верхом с Брентом Тарлтоном, – и в глазах ее появился странный экзальтированный блеск.

– Ах, – грустно вздохнула Мелани, – не могу себе представить Юг без наших прекрасных юношей! А как бы он расцвел, будь они живы! Мы должны быть мужественными, энергичными и умными, как они, Скарлетт. Все мы, у кого есть сыновья, должны вырастить их достойными занять место ушедших, вырастить их такими же храбрыми, как те.

– Таких, как они, уже не будет никогда, – тихо сказала Кэррин. – Никто не может их заменить.

И весь остаток пути они больше не разговаривали.

Как-то, несколькими днями позже, Кэтлин Калверт на закате солнца приехала в Тару. Приехала она, сидя верхом в дамском седле на муле – такой жалкой, хромоногой, вислоухой твари Скарлетт отродясь еще не видала, – да и сама Кэтлин – в платье из вылинявшей полосатой бумажной ткани, которая раньше шла только на одежду для слуг, в шляпе, завязанной под подбородком обрывком шпагата, – являла собой почти столь же жалкое зрелище. Она подъехала к дому, но не спешилась, и Скарлетт с Мелани, стоявшие на крыльце, любуясь закатом, спустились по ступенькам ей навстречу. Кэтлин была так же бледна, как и Кэйд в тот день, когда Скарлетт заезжала их проведать, – бледное, суровое лицо ее казалось застывшим, как фарфоровая маска, словно она дала обет молчания и боялась хоть единым словом его нарушить. Но сидела она на своем муле очень прямо и голову держала высоко.