Унесенные ветром - Митчелл Маргарет

– Не понимаю.

– Я был единственным, на ком вы собирались испробовать свои чары?

– А какое вам до этого дело?

– Большее, чем вы предполагаете. Есть у вас другие мужчины на примете? Да говорите же!

– Нет.

– Невероятно. Я как-то не могу представить себе вас без пяти или шести воздыхателей про запас. Конечно же, кто-нибудь подвернется и примет ваше интересное предложение. И я настолько в этом уверен, что хочу дать вам маленький совет.

– Я не нуждаюсь в ваших советах.

– И тем не менее я вам его дам. Похоже, единственное, что я способен дать вам сейчас, это совет. Внимательно выслушайте его, потому что это совет хороший. Если вы пытаетесь чего-то добиться от мужчины, не выкладывайте ему все сразу, как сейчас мне. Постарайтесь быть погибче, пособлазнительнее. Это приносит лучшие результаты. В свое время вы умели этим пользоваться, и пользовались идеально. А сейчас, когда вы предлагали мне ваше… м-м… обеспечение под мои деньги, уж больно жестким дельцом вы выглядели. Такие глаза, как у вас, я видел на дуэли у своего противника, когда он стоял в двадцати шагах от меня и целился – надо сказать, не очень это было приятно. Они не зажигают пожара в сердце мужчины. Так с мужчинами не обращаются, прелесть моя. Вы забыли о том, чему вас учили в юности.

– Я не нуждаюсь, чтоб вы говорили мне, как себя вести, – сказала она и устало принялась надевать шляпку. Просто удивительно, как он может так беззаботно паясничать с веревкой на шее, да к тому же, когда она рассказала ему о своих бедах. При этом она вовсе не заметила, что руки в карманах брюк были у него сжаты в кулаки, словно он старался сдержать злость на собственное бессилие.

– Не унывайте, – сказал он, глядя, как она завязывает ленты шляпки. – Можете прийти полюбоваться, когда меня будут вешать: от этого зрелища вам наверняка станет легче. Таким образом, вы сведете старые счеты со мной, да и за этот день – тоже. А я не забуду упомянуть вас в завещании.

– Я вам очень признательна, но последний срок платежа за Тару может наступить раньше, чем вас повесят, – сказала она с неожиданным ехидством под стать ему, не сомневаясь, что так оно и будет.

Когда она вышла из здания штаба, лил дождь и небо было унылое, желтовато-серое. Солдаты на площади залезли в свои палатки, улицы опустели. Поблизости не видно было ни коляски, ни повозки, и Скарлетт поняла, что ей придется проделать весь долгий путь до дома пешком.

Хотя она шла не останавливаясь, выпитый коньяк постепенно перестал ее согревать. Холодный ветер до дрожи пробирал ее, дождь иголками впивался в лицо. Тонкая накидка тети Питти быстро намокла и тяжелыми складками свисала с плеч, прилипая к телу. Скарлетт понимала, что бархатное платье окончательно испорчено, а петушиные перья, украшавшие ее шляпку, повисли и выглядят, наверно, не менее жалко, чем и на бывшем своем обладателе, когда он бродил по мокрому двору в Таре. Кирпичная кладка на тротуарах местами была разбита, а местами отсутствовала совсем. Здесь грязь достигала до щиколотки, и туфли Скарлетт увязали в ней, словно приклеиваясь, а то и вовсе соскакивали с ног. Всякий раз, когда она наклонялась, чтобы вытащить их, подол ее платья попадал в грязь. Она даже не старалась обойти лужи, а шагала прямо по ним, таща за собой тяжелые юбки. Лодыжкам ее было холодно от намокшей нижней юбки и панталон, но ей уже безразлично было то, что наряд, на который делалась такая ставка, испорчен. Она вся застыла, утратила последние крохи бодрости, отчаялась.

Как она вернется в Тару, как посмотрит им всем в лицо после своего бахвальства? Как скажет им, что надо убираться куда глаза глядят? Как расстанется со всем, что ей дорого, – с красными полями, высокими соснами, темными болотами в низинах, с тихим кладбищем, где под густой тенью кедров лежит Эллин?

Ненависть к Ретту жгла ей сердце, пока она с трудом продвигалась по скользкой дороге. Какой он мерзавец! Скарлетт очень надеялась, что его повесят и она никогда больше не встретится с этим свидетелем своего позора и унижения. Конечно же, он мог достать для нее денег, если бы захотел. Нет, его мало повесить! Слава богу, он не видит ее сейчас – мокрую, грязную, продрогшую, с распустившимися волосами. До чего же она, наверное, омерзительно выглядит и как бы он над ней посмеялся!

Негры, попадавшиеся ей по дороге, нахально скалили зубы и подтрунивали над ней, а она спешила мимо, спотыкаясь и скользя по грязи, временами останавливаясь, чтобы перевести дух и надеть соскочившие туфли. Да как они смеют подтрунивать над ней, Скарлетт О'Харра, владелицей Тары! Как они смеют скалить зубы, черные обезьяны! Она бы велела их всех пороть-пороть, пока кровь не выступит! Черт бы подрал этих янки – зачем они освободили черномазых, зачем дали им возможность насмехаться над белыми!

Она шла по улице Вашингтона, и все вокруг, казалось, было погружено в такое же уныние, как ее душа. Тут не было ни суеты, ни оживления, царивших на Персиковой улице. Когда-то здесь тоже стояло немало красивых домов, но лишь немногие из них были восстановлены. Куда чаще встречались обугленные фундаменты да одиноко торчали почерневшие трубы, которые называли теперь «часовыми Шермана». Дорожки, что вели когда-то к домам, заросли; лужайки затянуло бурьяном, тумбы с выбитыми на них такими знакомыми ей фамилиями, столбы, к которым никто уж никогда не привяжет лошадей! Холодный ветер и дождь, грязь и голые деревья, тишина и запустение. До чего же промокли у нее ноги и как далеко ей еще идти!

Она услышала за спиной хлюпанье копыт по грязи и отступила подальше от края узкого тротуара, чтобы еще больше не забрызгать и так уже перепачканную накидку тетушки Питтипэт. По дороге медленно двигался кабриолет, и Скарлетт повернулась посмотреть, кто едет, и попросить подвезти ее, если возница белый. Из-за дождя все расплывалось у нее перед глазами, тем не менее она увидела, что возница выглянул из-под брезента, спускавшегося со щитка почти до самого его подбородка. Что-то в этом лице показалось ей знакомым, и она сошла на дорогу, чтобы получше его рассмотреть; человек смущенно кашлянул, и хорошо знакомый голос радостно и удивленно воскликнул:

– Да неужели это мисс Скарлетт!

– Ох, мистер Кеннеди! – вырвалось у нее, и, шлепая по грязи, она бросилась к кабриолету и прислонилась к грязному колесу, уже не заботясь о том, что может испачкать накидку. – Вот уж никому в жизни я так не радовалась!

Он вспыхнул от удовольствия, почувствовав, что она говорит вполне искренне, и, поспешно сплюнув табачную жвачку в сторону, легко спрыгнул на землю. Он восторженно потряс руку Скарлетт и, приподняв брезент, помог ей залезть в кабриолет.

– Мисс Скарлетт, да что вы тут делаете в этой части города и одна? Разве вы не знаете, что нынче ходить одной опасно? И промокли же вы! Возьмите-ка полость и накройте себе ноги.

Он суетился, квохча как курица, и она с наслаждением отдала себя в его заботливые руки. Так приятно, когда возле тебя кто-то хлопочет, заботится, опекает, даже если это всего лишь старая дева в брюках вроде Фрэнка Кеннеди.

Это так грело душу после безжалостного Ретта. И до чего приятно увидеть человека из родных краев, когда ты так далеко от дома! Она заметила, что Фрэнк хорошо одет и кабриолет у него новый. Лошадь была явно молодая и упитанная, сам же Фрэнк выглядел старше своих лет, гораздо старше, чем тогда, в сочельник, когда он появился в Таре со своими людьми. Он похудел, лицо у него вытянулось, желтые глаза слезились и глубоко запали, а кожа сморщилась и обвисла. Его рыжеватая бородка стала еще реже; она была вся в табачном соке и такая всклокоченная, точно он непрерывно ее дергал. Но его оживленное и веселое лицо являло собой резкий контраст печальным, озабоченным, усталым лицам, которые Скарлетт видела вокруг.

– Как приятно видеть вас, – тепло сказал Фрэнк. – Я не знал, что вы в городе. Я видел мисс Питтипэт всего на прошлой неделе, и она сказала мне, что вы собираетесь приехать. А… м-м… кто-нибудь еще приехал с вами из Тары?

Он думает о Сьюлин, старый дурак.

– Нет, – сказала Скарлетт, закутываясь в полость и стараясь натянуть ее по самую шею. – Я приехала одна. И я не предупреждала тетю Питти.

Он почмокал, понукая лошадь, и та осторожно зашагала дальше по скользкой дороге.

– Все в Таре живы-здоровы?

– О да, более или менее.

Надо придумать что-то, о чем говорить, но ей так трудно было сейчас вести беседу. Мозг у нее словно налился свинцом после понесенного поражения, и ей хотелось одного – лечь, накрыться теплым одеялом и сказать себе: «Сейчас не стану думать о Таре! Подумаю об этом потом, когда не будет так больно». Хорошо бы, он принялся ей что-нибудь рассказывать – что-нибудь такое длинное, чтобы хватило до самого дома, и тогда она могла бы ничего не говорить, а лишь время от времени вставлять: «ах, как мило» или «какой же вы умный».