Последний заезд - Баббс Кен

— Ничего себе гулянка, — заметил я, желая успокоить Джорджа да и себя заодно. — Город, наверное, расцвел.

— Наверное. — Джордж посмотрел на меня меланхолически, — Расцвел…

Он хотел сказать что-то еще, но нас отвлекла серия громких хлопков. Похоже было на выстрелы дешевого пистолета. Из толпы в баре, визжа, выбежал молодой китаец. Он с криками пробежал мимо нас: к его косичке была привязана низка горящих шутих. Он внезапно исчез на другой стороне улицы, словно провалился под землю. Джордж закончил прерванную фразу:

— …только думаю иногда, не будет ли мой цвет тут лишним.

Он продолжал идти с еще более грустным видом. Бедный Джордж, подумал я, может, и не стоит тебе чересчур резвиться нынче вечером. Когда мы проходили мимо кучки ржущих шутников, он вдруг остановился.

— Внемли! По-моему, это его преподобие Линкхорн за пианино.

Из двери таверны неслось бренчание пианино. Его сопровождал оркестр, ужасно исполнявший песню «Девушка из Буффало». Все вместе это напоминало бунт на котельном заводе.

— Его преподобие — мой дальний родственник, — сообщил Джордж. — С новоорлеанской стороны. Музыкальная родня. Когда не работает проводником на рейсе и не трудится для Иисуса, он нанимается играть на пианино. Ей-богу, Нашвилл, бедному дяде Сильвестру сегодня не помешало бы подкрепиться для Иисусовых трудов. Нам всем не помешало бы выпить.

Он развернул плечи и направился к двери таверны, я — за ним. Пока он протискивался сквозь толпу шутников, смех сменился изумленными взглядами. Перед входом в глаза мне бросилась вырезанная на дереве надпись «Хукнер». Похоже было, что вырезана она разбитой бутылкой.

Гам в заведении стоял невообразимый. В дыму под люстрой толклись и кричали сильно пьющие ковбои, горожане и туристы. Вокруг грубо оструганных столов с видом на улицу сидели на хлипких стульях ужинающие. Чтобы тебя обслужили за баром, надо было долго стоять — люди выстроились вдоль него в четыре-пять-шесть рядов. Не способен больше стоять — заключил я — больше не нальют. На помосте у дальней стены я увидел пианиста. В цилиндре, во фраке, лицо намазано белилами, как у клоуна, золотые очки на кончике носа. Его окружал разношерстный оркестр, во всю мочь игравший тустеп. Никто не танцевал, потому что никто ничего не слышал. Пьющие старались перекричать музыку, музыканты — перекрыть пьяный ор.

Джордж наконец прорвался к бару. Хлопнул ладонью по мокрой стойке, чтобы привлечь внимание. Оба бармена посмотрели на Джорджа, потом друг на друга, вздернув брови, словно не поверили своим глазам. И через секунду отбежали, как будто нас и не было. Джордж ухмыльнулся им вслед, и в глазах его появился знакомый бесшабашный блеск. Я подумал, что, может быть, лучше бы пройтись обратно до Меерхоффа и мирно выпить бренди под пианолу. Джордж снова шлепнул по бару ладонью.

— Вот прямо здесь, — заорал он, — знаменитый черный бандит Нат Лав бросил вызов. Мистер Лав вынул свой длинноствольный кольт и положил на стойку. Вот сюда… — он снова хлопнул по стойке, разбрызгав пролитое пиво, — и рядом положил стодолларовую бумажку. И черный бандит вызвал любого белого, который считает себя быстрым стрелком, выйти вперед и попробовать взять эту сотню. Это не просто исторический факт — я сам был свидетелем! Я был уборщиком у Хукнера, пошел выносить плевательницу и как раз в это время вернулся. Все видел собственными глазами. Один дряхлый, старый негр вызвал всех белых, кто здесь был!

Он снова ударил ладонью по красному дереву стойки. Но это ударение было уже лишним. К моему огорчению, его и так слушали все, кто стоял у бара.

— А у другого конца, — продолжал Джордж, — тощий, злой и зеленый от ржаной сивухи, которой угощал тогда старый мистер Хукнер, стоял Ред-Домовой, в прошлом гроза Уолла-Уоллы. Не бывало такого человека, чтобы Домовой не принял вызова. «Я быстрый», — говорит Ред и кладет свой кольт на стойку. После того как три минуты и тридцать три секунды никто не шевелится, Джонас Хукнер теряет терпение. «Давайте, черт бы вас взял!» — орет он, и они хватают пистолеты. По правде говоря, оба были быстрые, как медведи в зимней спячке. Из них только что гравий не сыпался. Нату Лаву, надо думать, было шестьдесят, и Домовому около того. И кольтам их примерно столько же. Эти одиннадцатимиллиметровые стреляли пулей размером с большой палец, а начальная скорость у них такая маленькая, что прямо видно, как дура кувыркается в воздухе. Одна пуля попадает Нату в большую медную пряжку, а другая — в пряжку Домового. Оба с копыт. Хлоп! Хлоп! Погодя немного Нат Лав перекатывается на пузо и встает. Плетется к Реду-Домовому и помогает встать. «Ну, — говорит Нат, — по-моему, мы доказали, что я не очень быстрый и ты не очень быстрый. По такому случаю надо выпить!»

Джордж завершил байку хлопком по бару. У посетителей вокруг она вызвала смех, но бармены занялись другими клиентами. Нас оставили без выпивки. Галдеж возобновился, оркестр принялся уродовать новую песню.

— Твой родственник славно играет, — сказал я Джорджу в утешение.

— Дядя Сильвестр очень неплох, — отозвался Джордж. — Учитывая.

— Мне даже не верится, что под этой клоунской раскраской — его преподобие Линкхорн.

— Он самый. По субботам дядя Сильвестр освобождает души, а по воскресеньям их спасает.

Рядом с пианино стоял лысый мужчина с рыжими усами и в толстых очках. Он держал у рта два глиняных кувшина и, поочередно дуя в них, умудрялся извлекать лягушачью каденцию. Рядом с ним кривошеий человек пилил скрипку; глаза у него были закрыты — видимо, чтобы не терять контакта с его музой. Вокалисткой была матрона с желейным телом, чересчур красным ртом и улыбкой, купленной в магазине. Она втиснула себя в платье с блестками, искрившееся при каждом сотрясении.

— Могу спорить, эта певица купила новенькое платье специально к сегодняшнему вечеру.

— Жалко, что не купила заодно новенький голос. Бедный дядя Сильвестр — с поддержкой у него не богато.

С другой стороны пианино человек с ввалившимися глазами стучал по ведру. У него получалось что-то вроде похоронного марша. Последний член ансамбля, кажется, в нем уже нуждался — так он был плох. Мертвецки пьяный, он уснул в кресле, свесив подбородок на грудь. Между расставленных ног его косо стояла гитара «Добро» с железным резонатором [29]. Джордж взял меня за локоть.

— Нашвилл? Поверти своей гусиной шеей, поищи проход. Я хочу просочиться поближе к музыке.

Будь я неладен, если понял зачем, однако просвет нашел и двинулся первым. От приближения музыка не улучшилась. Оркестранты выглядели полусонными. Глаза у всех были мутные, даже у его преподобия. Траурный ритм погрузил их в забытье. Казалось, любой из них вот-вот скапустится по примеру бесчувственного гитариста.

Их уныние было комично. Я обернулся — оценил ли эту комичность Джордж, но он исчез. Его не было ни возле бара, ни возле картежных столов, ни в кучке людей на танцевальной площадке. Либо гам, либо жажда выгнали его обратно на улицу, решил я и стал пробираться к выходу. Но на полпути остановился и прислушался. С музыкой что-то произошло — темп убыстрился, оживился. Скрипач открыл глаза, явно раздосадованный тем, что его оторвали от музы. Ведерщик и кувшинщик застучали и заквакали быстрее — и вид у них тоже был кислый. Певица пела, поджав от злости губы. Только пианист не выражал недовольства новым темпом. На его накрашенных губах застыла благодарная улыбка.

Джордж поднялся на помост и завладел гитарой. Большим пальцем он отстукивал на басовой струне слабые доли, а остальными играл мелодию. Вторжение рэгтайма заставило всех посетителей повернуть головы к музыкантам. Пить перестали. Разговаривать перестали. Несколько мгновений мне казалось, что вот-вот они бросятся на нахала и прижгут ему хвост, как предупреждали Луиза и мистер Меерхофф. Потом кто-то в гуще людей одобрительно гикнул:

— Вот это дело, Джордж. Пришпорь мула.

Сесил Келл взобрался на стол и салютовал Джорджу кружкой пива:

— Подстегни ленивую старую клячу!

Джордж стал наяривать на гитаре всерьез. Его преподобие Сильвестр Линкхорн с таким же усердием склонился над клавишами, а толпа стала хлопать. Скрипач пустился вдогонку. Ведро и кувшины старались не отставать. Хлопанье стало громче. Рукоплескания разбудили аппетит у певицы, и она, со всей своей магазинной оснасткой, алчно набросилась на песню:

Джордж подборматывал ей, публика одобрительно шумела. Пожилой ковбой с седой щетиной вскочил на соседний с Келлом стол и заплясал, высоко задирая колени. Вскоре плясали уже на каждом столе, под всеобщий топот и гиканье.