Последний заезд - Баббс Кен

— Последним на Месяце Бегущем Сильно, предоставленным… здесь сказано: народностью калапуйя… молодая звезда, тоже показавшая свою силу, — Джонатан Э. Ли Спейн из Теннн-ессиии! Леди и джентльмены, приветствуем южного гостя горячими аплодисментами!

— Ты заметил, Закатный, что теннессийского жеребца громче всех приветствовали дамы? — съехидничал Джордж, когда рукоплескания смолкли.

Мне было не до шуток.

— Этот Сильный Месяц, наверное, мешок с требухой, раз индейцы его сбагрили.

— Они не потому сбагрили, — сказал Сандаун, — Они подозревают, что он воу-нузавей, лошадь-дьявол.

— Почему у них такие подозрения? У него рога, раздвоенный хвост? А потом — разве вы не сами выбрали лошадей? Вы его хотели вытянуть, вот что я думаю.

Сандаун игнорировал мое обвинение.

— Месяц Бегущий Сильно убивал людей. На индейском слете в Уорм-Спрингсе весной я видел, как он порвал крепкую веревку и погнался за парнем, который ехал на нем год назад. Догнал его в полыни, сшиб и растоптал ему голень. Так сильно, что доктору в Бенде пришлось отрезать парню ногу до колена. Давай попросим тебе другую лошадь. Этот злой и подлый.

Я сказал им: нет, спасибо; я сам сейчас злой, как не знаю кто, и Месяц ваш — то, что надо. Но когда я увидел его во плоти, в загоне перед коридором, понурого и зловещего, среди длинных уже теней, вид его подействовал на меня, как крепкий щелок; всю мою злобу смыло, как налет с помойного ведра.

Он стоял отдельно от двух других мустангов, но, казалось, так отличается от них, как будто принадлежит к другому виду. Он стоял с опущенной головой и, полуприкрыв розовые глаза, смотрел на взрытую копытами грязь, словно ждал, когда оттуда высунется что-то живое, чтобы мгновенно его растоптать. На левом боку его красовалось большое тавро, четырехконечная звезда, выжженная коряво, грубо, как нечто, нарисованное ребенком при помощи обугленной палки.

Джордж увидел, на что я смотрю.

— Это не тавро. Это родимое пятно. Четырехконечная звезда — знак опасности. Теперь понимаешь, почему нецивилизованная публика вроде родичей мистера Джексона полагает, что этот уродливый дьявол приносит несчастье.

— Хуже, чем несчастье, — сказал Сандаун.

Я молча кивнул. Цивилизованная публика предположила бы то же самое. Зловещие розовые глаза уже сами наводили на мысль, что в гнедой его шкуре поселился злой дух. Четырехконечная звезда подкрепляла это подозрение.

Другие две лошади нервно топтались у загородки; им не терпелось приступить к делу. Длинного Тома, который достался Джорджу, я знал: видел, как он накануне забросил утконосого — его фамилия была Кантрелл — чуть ли не в Айдахо. Длинный Том был костлявый ветеран, вытянутый и темный, как предвечерняя тень. На правой передней ноге у него был белый чулок; ходила легенда, что остальные три он сбрыкнул.

Лошадь Сандауна, мышастая кобыла, волчком ходила от угла к углу в тесном загоне. У нее были длинные ресницы, лоснистая грива и вид несколько дамский. Но когда она косила глазом, из-под ресниц проглядывала затаенная истерика. А когда разворачивалась в углу загона, длинная грива отлетала и закручивалась, словно вихрь, ставший видимым.

Месяц Бегущий Сильно, Длинный Том, Спираль. Легко было понять, за что эта троица неукротимых получила свои клички. Открылись сосновые ворота, и въехали помощники, раскручивая свои лассо.

— Хватайте седла и валите, джентльмены, — рекомендовал один из них. — Ваши персики созрели.

Его звали Джон Мьюр [52] — не слышали о таком? Любителе природы и дружке Тедди Рузвельта? Я запомнил его потому, что никогда в жизни не видел другого ковбоя, так мало похожего на ковбоя, — с широким лбом, окладистой бородой и в очках книгочея. Он приехал из столицы посмотреть, нет ли в Орегоне мест, стоящих того, чтобы превратить их в государственный заповедник. А на родео устроился забавы ради. Я видел, как он в первый день ехал на Свистунье Энни. Он схватился за седло при первом же ее прыжочке и все равно сломал нос. После этого он забавлялся отловом лошадок. Это хорошо, что у него была про запас специальность натуралиста, — с арканом он управлялся не лучше, чем с мустангом. Сейчас они с лошадью только топтали грязь и всем мешали. В конце концов партнеры вытурили его из загона.

Сначала они заарканили лошадей Джорджа и Сандауна — эти вели себя буйно. Месяц Бегущий по-прежнему смотрел на грязь между своими копытами. Когда двух лошадей вывели, Мьюр вернулся в загон. Он медленно поехал к гнедому горбунку сзади, приложив палец к губам и объясняя всем, чтобы они стояли спокойно и молчали. Он задумал подкрасться к дремлющему и набросить ему на голову лассо сзади. Месяц, похоже, только и дожидался такого нападения с тыла. Он вывернулся из своей нирваны внезапно, как змея, и впился зубами в плечо лошади Мьюра. Когда Мьюр хлестнул его арканом, он отпустил лошадь и нацелился на человека. Испуганная лошадь бросилась наутек, и натуралист получил возможность познакомиться с почвой Орегона накоротке. Двое ковбоев поддержки въехали в загон, чтобы защитить сброшенного всадника, и бешеный горбунок накинулся на них. В конце концов они накинули два лассо и немного его утихомирили. Мьюр поднялся из грязи; очки его составили компанию сломанному носу.

— Опыт — отец мудрости, — провозгласил он.

Месяцу Бегущему Сильно фраза показалась чересчур цветистой. Он снова рванулся к Мьюру, щелкая зубами и рассекая воздух передними копытами. Когда его утаскивали, он все еще рвался к натуралисту и щелкал зубами.

— Воу-нузавей, — хмуро повторил индеец.

Джордж положил мне руку на плечо:

— Ну что, Нашвилл? Этот для тебя достаточно бодрый?

Я сглотнул ком и сказал: время покажет. Мы вскинули на плечи седла и пошли к арене за нашими возбужденными лошадьми, которых вели шесть ковбоев. Меня остановил шепот в сумраке.

— Ссс-т, Джон-Э. Я вам их приготовила.

Из-за белого воротного столба выглядывала Сью Лин.

— Вот. Примите, пожалуйста. Я сделала их для вас очень хорошо.

Она сунула мне ком черного шелка. Я не понял, что это такое, и не был уверен, что хочу принять, пожалуйста. Она выглянула из-за столба с другой стороны.

— Мистер Флетчер? Мистер Джексон? Скажите ему принять, пожалуйста.

Джордж взял у нее материю и стал разворачивать. А я уже догадался, что это, посмотрев на Сью Лин. Она была худенькая, но местами все-таки шире столба. Ниже ягодиц она была голая. Джордж вывесил материю и засмеялся. Даже мистер Джексон не сдержал смешка.

— Бери их, Младший Брат.

— Возьми, — сказал Джордж, уже без смеха. — Все эти дни Сью Лин была твоим ангелом-хранителем. Не искушай судьбу, не отказывайся.

Я не мог сказать «нет». Штанины уже были распороты по швам. Она высунулась из-за столба, по-прежнему не поднимая глаз. И попросила, чтобы я вернул одежду, когда закончу, пожалуйста, очень хорошо. Я пообещал и дал честное индейское.

Прежний обычай седлать на арене сегодня не подошел бы. Нетерпеливым телезрителям с их дистанционными щелкалками это показалось бы ненужной затяжкой. А тогдашним зрителям щелкать было нечем, и поэтому у них было гораздо больше терпения. Эта канитель им нравилась. Они могли присмотреться к лошадям и всадникам еще до езды. Лошадь выводят на обозрение голенькую и буйную. Наездник идет следом, несет седло и сбрую, помогает седлать и завязать ей глаза.

Первой выводят серую кобылу Сандауна. Она идет между лошадьми помощников, послушно, но нервничает. Останавливаются в центре арены, и она стоит между двумя лошадьми, переживает, как невеста. Веревку от ее недоуздка пропускают через седельную вилку правого всадника, потом обратно через недоуздок под челюстью, оттуда поверх шеи и закрепляют на рожке седла того же помощника. Потом с обеих сторон недоуздка подсовывают двойную полосу красного муслина. Она покорно принимает повязку на глаза, словно эта грязная тряпица — кружевная вуаль. Затем она ждет, навострив уши, — ждет, когда приблизятся шаги. Сандаун несет свое седло с бисером и подает наезднику слева от нее. Тот тихо кладет седло ей на спину. Опустившись на колено, почтительно, как жених, Сандаун затягивает подпругу у нее под ребрами. Ждет, когда она выдохнет, затягивает туже и завязывает пристяжной ремень. После этого он заходит за лошадь помощника и вскакивает на нее. Теперь, сидя сзади наездника, он может пересесть на свою кобылу, осторожно, чтобы не растревожить ее раньше времени. Зрители, затаив дыхание, наблюдают за тем, как он вставляет ноги в стремена. Это классика, говорит их молчание. Исторический союз царственных особ. Брачный танец двух стихий, человеческой и животной. И словно чтобы подчеркнуть стильность события, происходит восхитительное явление. За северным краем стадиона, там, где стоят арендованные киоски, возникает пыльный вихрь и, перемахнув через ограду, вторгается на арену. Этот дервиш приближается к церемонии, вздымая к небу порванные билеты и арахисовую шелуху, как девочки, бросающие розовые лепестки при венчании. Происходило это так естественно, что никого даже не заинтересовало, пока об этом не упомянул на другой день «Орегониан».