Унесенные ветром - Митчелл Маргарет

– Право… – беспомощно пробормотала Мелли. Мысль о том, чтобы, еще не сняв траура, появиться в публичном собрании, была для нее столь дикой, что она растерялась.

– Скарлетт права, – поспешила заявить миссис Мерриуэзер, заметив колебания Мелани. Она встала, оправила кринолин. – Вы обе… все вы должны прийти помочь. И пожалуйста, Питти, не пытайтесь снова пускать в ход свои отговорки. Подумайте лучше о том, как госпиталь нуждается в деньгах для новых коек и медикаментов. И я знаю, Чарлзу было бы приятно, что вы помогаете Делу, за которое он отдал жизнь.

– Ну хорошо, – беспомощно пробормотала тетушка Питтипэт, как всегда пасуя перед более сильным, чем у нее, характером. – Если вы считаете, что люди не осудят…

«Какое счастье, просто не верится! Просто не верится!» – пело в душе у Скарлетт, когда она незаметно скользнула в задрапированный розовой и желтой кисеей киоск, предназначавшийся для барышень Маклюр. И все-таки она здесь! После целого года траура, уединения, приглушенных голосов, сводящей с ума скуки, она – на вечере, самом большом вечере, какой когда-либо устраивался в Атланте! Она снова видит множество людей, огни, слышит музыку, может полюбоваться на красивые наряды, кружева, ленты – все, что этот пресловутый капитан Батлер привез, прорвавшись сквозь блокаду, из своего последнего плавания.

Она опустилась на один из маленьких табуретов за прилавком и окинула взглядом длинный зал, который до этого вечера был всего лишь безобразной голой учебной казармой Как должны были потрудиться сегодня дамы, чтобы сделать его таким нарядным! Теперь он выглядел прелестно. Сюда, подумалось ей, собрали, должно быть, все подсвечники и канделябры со всей Атланты – серебряные, с дюжиной тонких, изогнутых консолей, фарфоровые, с очаровательными фигурками, украшающими основание, старинные бронзовые шандалы, строгие и величественные, с множеством свечей всех цветов и размеров, благоухающих восковницей. Свечи стояли на длинных, декорированных цветами столах, и на пирамидах для винтовок, вытянувшихся вдоль всех стен, и на прилавках киосков, и даже на подоконниках распахнутых настежь окон, где теплый летний ветерок колебал, не задувая, их пламя.

Огромная безобразная лампа, подвешенная к потолку на заржавленных цепях в центре зала, совершенно преобразилась с помощью плюща и дикого винограда, начинавшего уже слегка съеживаться от жары. Сосновые ветви, развешанные по стенам, источали приятный аромат, а по углам зала из них было образовано нечто вроде уютных беседок для отдыха почтенных матрон и дуэний. Все стены, окна, все затянутые разноцветной кисеей киоски украсились гирляндами плюща, дикого винограда и сассапарили – длинные гибкие плети падали каскадом. И повсюду среди этой зелени на красно-синих флагах и флажках сверкали звезды Конфедерации.

Подмостки для музыкантов были оформлены с особенным вкусом. Звездчатые флажки и растения в горшках и кадках почти скрывали их от глаз, и Скарлетт без труда догадалась, что все эти герани, колеусы, водосборы, олеандры и бегонии были принесены сюда из разных домов, со всех концов города. Даже четыре сокровища миссис Элсинг, ее четыре каучуконоса, заняли почетное место по углам подмостков.

С убранством же противоположного конца зала дамы так постарались, что превзошли самих себя. Здесь на стене висели огромные портреты – президента Конфедерации Дэвиса и вице-президента Стефенса, уроженца Джорджии, прозванного Маленьким Алексом. Над портретами был водружен гигантский флаг, а перед ними на длинных столах красовались трофеи, собранные со всех садов города: груды белых, желтых и алых роз, декоративные папоротники; горделивые, похожие на шпаги золотистые гладиолусы, ворохи многоцветных настурций и прямые, упругие стебли шток-роз, высоко вздымающие свои пунцовые и палевые головки. И среди этого буйства цветов торжественно, как на алтаре, горели свечи. Два лица, глядевшие сверху в зал, были столь разительно несхожи, что казалось странным, как могли эти два человека одновременно оказаться во главе столь торжественного сборища: Дэвис – с его тонким, твердо сжатым надменным ртом, впалыми щеками и холодными глазами аскета, и Стефенс – с горящим взором темных, глубоко посаженных глаз; лицо человека, познавшего лишь болезни и утраты и восторжествовавшего над ними благодаря крепости духа и природному чувству юмора. Два всеми любимых лица.

Почтенные дамы, представительницы комитета, на плечи коих была возложена ответственность за проведение базара, торжественно, как флагманские суда, проплыли по залу, направляя запоздавших молодых дам и смеющихся девушек к их киоскам, и скрылись за дверями задних комнат, где готовились прохладительные напитки и закуски. Тетушка Питти поспешила следом за ними.

Музыканты поднялись на подмостки и принялись настраивать свои скрипки, подкручивая колки и пиликая смычками с торжественно-сосредоточенным видом, – их черные, сверкающие белозубыми улыбками лица уже лоснились от пота. Старик Леви, кучер миссис Мерриуэзер, руководивший оркестром на всех благотворительных базарах, балах и свадьбах еще с тех времен, когда Атланта звалась Мартасвиллом, постучал смычком, прося внимания. Гостей пока собралось мало – в основном только дамы-распорядительницы, – но все взоры обратились к нему. И тут скрипки, контрабасы, аккордеоны, банджо и трещотки медленно, протяжно заиграли «Лорену» – медленно, потому что время для танцев пока не настало: танцы начнутся, когда из киосков исчезнут товары. Скарлетт почувствовала, как забилось у нее сердце при нежных меланхолических звуках вальса.

Раз-два-три, раз-два-три, наклон вправо, влево, раз-дватри, раз-два-три, поворот-поворот… Какой изумительный вальс! Слегка раскинув руки, полузакрыв глаза, она покачивалась в такт томной, завораживающей музыке. Печальная повесть трагической любви Лорены находила отклик в ее растревоженной душе, и к горлу подступал комок.

Внезапно, словно пробужденная к жизни музыкой вальса, залитая лунным светом, напоенная теплыми ароматами, улица за окнами наполнилась топотом копыт, скрипом колес, смехом, голосами, негромкой перебранкой кучеров-негров, отвоевывавших себе место для экипажа. Радостные, беззаботные звуки перенеслись на лестницу; звонкие голоса девушек сплетались с басовитыми голосами их спутников: девушки восторженными восклицаниями приветствовали своих подруг, расставшись с ними не далее как после полудня.

И ожил зал. Девушки – в ярких платьях, с огромными кринолинами, из-под которых выглядывали кружевные панталончики, – словно стая пестрых бабочек, разлетелись во все концы зала. Обнаженные хрупкие белые плечики, нежные округлые очертания грудей, чуть прикрытых кружевными рюшами; кружевные мантильи, небрежно наброшенные на полусогнутые руки, веера – разрисованные или расшитые стеклярусом, веера из лебяжьих перьев, из павлиньих перьев, подвешенные к запястьям на тоненьких бархатных ленточках; темные, гладко зачесанные вверх над ушами волосы, стянутые на затылке тугим, тяжелым, уложенным в сетку узлом, кокетливо – горделиво оттягивающим голову назад; пушистые массы золотистых, танцующих надо лбом, ниспадающих на шею локонов в обрамлении золотых подвесок, танцующих с локонами в лад; шелк, кружева, тесьма, ленты – все контрабандное и от этого еще более драгоценное; все наряды, все украшения – предмет особой гордости, выставляемый напоказ как живое свидетельство того, что контрабандисты и девушки утерли нос янки.

Разумеется, не все цветы города были в знак уважения и преданности принесены к портретам вождей Конфедерации. Самые нежные и самые душистые украшали девушек: чайные розы, прикрепленные к волосам над ухом; бутоны роз и веточки жасмина, сплетенные венком, придерживали каскады кудрей; букетики цветов стыдливо выглядывали из-за атласных кушаков. Всем этим цветам суждено было еще до исхода ночи перекочевать в качестве драгоценных сувениров в нагрудные кармашки серых мундиров.

О, сколько мундиров мелькало в этой толпе и сколько знакомых мужчин было облачено в эти мундиры-мужчин, которых Скарлетт видела на госпитальных койках или на плацу, встречала на улицах. И как великолепны были эти мундиры, с начищенными до блеска пуговицами, с ослепительным золотом галунов на обшлагах и на воротнике! И как красиво оттеняли серое сукно мундиров красные, желтые и синие лампасы на брюках, указывающие на род войск! Концы пунцовых и золотых кушаков развевались, ножны сабель сверкали и звенели, ударяясь о блестящие ботфорты, и звон их сливался со звоном шпор.

«Какие красавцы!» – думала Скарлетт, глядя, как мужчины издали взмахом руки приветствуют друг друга или склоняются над рукой какой-нибудь почтенной дамы, и сердце ее переполнялось гордостью. Все они казались такими юными, несмотря на свои пышные рыжеватые усы или темные каштановые и черные бороды и такими красивыми и беспечными, несмотря на забинтованные руки в лубках и белые марлевые повязки на голове, резко оттенявшие их загорелые, обветренные лица. Кое-кто был даже на костылях, и какой гордостью сияли глаза сопровождавших их девушек, старавшихся приладиться к подпрыгивающим движениям своих кавалеров! Особенно ярким, многоцветным пятном, затмевавшим все наряды дам, выделялся в толпе зуав из Луизианы. Маленький, смуглолицый, улыбающийся, с рукой в лубке на черной шелковой перевязи, в широких, белых в синюю полоску шароварах, кремовых гетрах и коротком, плотно обтягивающем торс красном мундире – он был похож не то на заморскую тропическую птицу, не то на обезьянку. Его звали Рене Пикар, и он был главным претендентом на руку Мейбелл Мерриуэзер. Да, похоже, сегодня сюда прибыли все раненые из госпиталей – во всяком случае, все, кто мог ходить, а также все, приехавшие с фронта на побывку или отпущенные по болезни, и все железнодорожные и почтовые служащие, и весь персонал госпиталей, и все, кто работал в интендантской службе от Атланты до Мейкона. Как довольны будут дамы-патронессы! Госпитали огребут кучу денег сегодня.