Казанова - Миллер Эндрю

В понедельник они, словно по обоюдному согласию, целый день пролежали в постели. Это оказалось на редкость просто. Казанова проснулся и опять задремал. Иногда он открывал то правый, то левый глаз. Ему снился дождь, а когда он все же поднялся, то увидел мокрые подоконники. Окрестности захлестнул потоком мощный ливень.

Во вторник его разбудили рано, до рассвета. Он почувствовал, что у его изголовья стоит женщина.

Неужели Шарпийон все-таки явилась к нему?

Он приподнялся в полутьме, протянул руку, дотронулся до нее, но тут же отпрянул.

Это была мадам Аугспургер. Ее дочь нездорова, она мечется в лихорадке, трясется, и ее тошнит. У нее ноют все кости и суставы. И мсье должен за это ответить! Зачем он привез их в такую жуткую дыру? Разве он не знал, что Мари очень слаба и ей не подходит сырой климат? Что у нее такое хрупкое сложение?

Шевалье вспомнил, что сперва ему приснился не дождь, а ночь в Ридотто в Венеции и он играл там в biribisso^[28] с Анжем Гударом, постоянно проигрывая. Он с трудом выбрался из кровати, надел халат и двинулся по коридору с мадам Аугспургер в дальнюю часть дома. У постели больной слабо горела лампа. Шарпийон лежала на спине в позе умирающей или недавно скончавшейся. Ее тетки сидели по обе стороны кровати, их носы покраснели от холода и горя. Они Держали девушку за руки. Бабушка устроилась в кресле-качалке в углу спальни и смотрела в потолок, словно кто-то оставил вверху послание и она старалась его прочесть. Казанова наклонился над Шарпийон.

Болезнь поглощала красавицу, не оставляя ни одного живого места. Ее волосы сделались бурыми, как пожухлая трава. Глазки-щелочки, видные сквозь полуопущенные веки, посинели, как испорченный сыр. Он прикоснулся к ней и в испуге отдернул руку. Чем она больна? Внезапно шевалье понял, что не желал бы умереть от лихорадки в этом захолустье, зная, что врачи смогут приостановить ход болезни всего на какой-то час. Или погибнуть от другого непонятного недуга, подтачивающего организм, будто червь. Тетки глядели на него. Глядели злобно и с подозрением. Шарпийон стонала, вернее, что-то стонало в глубинах ее существа. Он нежно, воркующим голосом произнес ее имя. Так окликают друг друга любовники в темную, беззвездную ночь.

Что там говорил Гудар о сомнениях? Что их нужно бояться больше, чем стилета? Чем он сам занимался до Мюнхена, до Лондона, на чем специализировался? Речь, конечно, шла о его настоящих, серьезных делах, а не о соблазнении женщин, в сущности, банальном трюке, совсем как у фокусника, вытаскивающего из рукава цветные носовые платки. Нет. Его успехи зависели от способности убеждать других, что он один может справиться с их проблемами. Король страдает от импотенции? У Казановы готов ответ. Министр нуждается в дополнительных доходах для казны? Казанова знает, где их нужно искать. Аббат влюбился в жену своего брата? Казанове известно, как следует поступить. Позднее с помощью не одной дюжины чашек кофе, хитрости, удачи он и правда находил такие способы, ну а если это ему не удавалось, прибегал к внушению. Людей очень легко уговорить, когда они сами этого хотят и когда они в полном отчаянии. Если все сложится благополучно, потом вы можете безбедно жить месяц или даже год. А если вас ждет неудача, то оберните мешковиной копыта лошади и бесшумно скройтесь поутру от ваших врагов. Это были не просто двоедушие или игра. Нет, что-то куда более полезное и интересное. Сказать что-либо с полной уверенностью значило сделать добрую часть дела. Он вылечил маленькую Эмили. Почему бы ему не исцелить Шарпийон?

Казанова пригнулся, осторожно отодвинул теток, взял девушку на руки, поднял и понес к двери.

— Я ее вылечу, — проговорил он. — Можете не опасаться. Мне понадобится три дня. Ровно три.

Но лечение заняло пять дней.

глава 5

Он не посылал ни за врачом, ни за аптекарем, зная, какой вред способны причинить эти люди. Шевалье согрел ее постель кастрюлей с горячими углями и укутал Шарпийон толстым одеялом. Жарба принес все необходимое: питательные напитки и кувшины с горячей водой. Казанова достал из своей медицинской сумки десяток флаконов и выставил их на каминную полку. Многие из них выглядели более чем сомнительно: старые, дилетантские снадобья или самодельные яды вроде аугспургеровского «Бальзама жизни». Ему захотелось было попросить их изготовить новую порцию бальзама и проверить его на практике, но они бы заявили, что им требуется толченый рог нарвала, высушенная голова или ногти какого-нибудь святого. Он взял флакон «Капель доктора Норриса от воспаления», открыл пробку, принюхался, а затем выкинул все флаконы в сад.